- А как это «исправил»? – спрашивает озадаченный сын, пока моя жена смотрит на меня с укором, чтобы я не мочканул чего-то лишнего.
Передо мной встает окровавленное лицо Гундосова, в глазах которого нет страха.
- Ну, - запинаюсь я. – Это когда напоминаешь плохим людям, что они подводят хороших людей. Учу их, как нужно поступать правильно.
-А как понять, где плохие, а где хорошие? – сын у меня палец в рот не клади, загрызет вопросами почище, чем в любом ток-шоу.
В моей голове Гундосов с расквашенным носом смотрит на меня с презрением и усмешкой, в которой слышится «Ну же, скажи сыну, кто тут нас плохой, а кто хороший».
- Ну, - и тут я чувствую, что начинаю плыть, как на неудачном экзамене – Хорошие это те, кто не нарушают правил. А плохие это те, которые нарушают и думают, что им за это ничего не будет.
- А ты не нарушаешь правила? – сын смотрит мне в мой железный рот.
- Ну, - я вспоминаю, как недавно раздумывал, отрубить ли Гундосову руку, – Я стараюсь их не нарушать, сын.
- А если нарушишь?
Мне остро хочется сбежать из квартиры и немного посидеть в лесу, чтобы укрыться от урагана мыслей, которых раньше в голове не было. Самое паршивое в человеке то, что от этих мыслей никуда не укрыться, если только не снести себе башню топором из моего багажника
- Тогда, наверное, мне придется за это отвечать, – говорю я восьмилетнему сыну уже без улыбки.
- Разве тебя тоже будет кто-то исправлять?
- Макс, – наконец вмешивается Катя. - Пожалей отца, он кушать хочет и отдыхать, а ты ему тут что-где-когда устраиваешь снова.
Жена всегда умела отвести меня от тарана неудобных вопросов. Она , если не считать сына, вероятно единственная, кто видел во мне живого человека, а не просто машину для выколачивания бабла. Разумеется Катя знала, чем я занимаюсь. Она никогда не осуждала меня, но и конечно не выражала особого восторга от того, что я могу задержаться на работе до утра или на двое суток, а потом придти домой с разодранным кулаками и чужими пятнами крови на куртке.
Я зарабатывал неплохие деньги, но это не был заработок банкира или барыги. Да, нам хватало на достаточно скромную жизнь, где есть свой дом, машина и даже дача, где летом можно закинуть удочку в речку и пригласить общих друзей на шашлыки. И все же я часто ловил себя на том, что испытываю дикую неловкость, когда кто-то из знакомых жены за шашлычным столом спрашивал меня, чем я зарабатываю на жизнь. Если человек мне не нравился (а мне редко кто нравился), то я ему отвечал так:
- Высасываю из людей души, – и притом хищно так улыбался, откусывая шашлычное мясо.
На самом деле в нашем городке многие знали, чем я занимаюсь. Слухи о моих методах сделали из меня монстра в воображении тех, кто никогда со мной не встречался или видел лишь издали. Огромный лысый мужик с железными зубами, вырывающий руки и проламывающий череп. Одним словом - Коллектор. Никто не хотел оказаться в списке моих клиентов.
Самая паршивая штука в том, что в этом списке часто оказывались не только наглые безответственные барыги, но и обычные люди, которые увидели легкую возможность взять денег и хоть на короткое время почувствовать себя нормальными людьми, у которых есть все, чего они хотят. Ну, или почти все.
До Гундосова я ко всем должникам относился одинаково. Мне было насрать, сколько там у них детей, в какие бараки им придется съезжать или от какой болезни они тайно умирают. В работе коллектора крайне важно обезличивать объект. Ты должен видеть перед собой лишь наименование в списке, перед которым тебе нужно поставить крестик, символизирующий закрытие долга. Должник для тебя не может быть человеком. Он лишь мишень, в которую нужно точно попасть с максимально близкого расстояния. Иногда я думаю о них, как о мышах, мозгов которых хватает лишь на то, чтобы гоношиться подполом или за старым холодильником. Я всегда знаю, где их искать. Я всегда знаю, в каком месте нужно проломить пол, чтобы разительным ударом обездвижить мышь.
Если должник начинает что-то быстро и бессвязно говорить, я зачастую вижу лишь его двигающийся рот и метающие глазки. Я едва улавливаю их заученные слова и с точностью робота вклиниваюсь в эту речь увесистым подзатыльником. Не стоит наносить объекту увечья, особенно на лице, когда можно просто намекнуть о бесперспективности его болтовни. После моего шлепка по голове, в его глазах вспыхивает россыпь звезд. Это своеобразный салют, который говорит, что беспечной жизни пришел конец.