Они не понимали нежных испанских слов, и все же, сидя в саду, они угадывали их значение, ведь любовь не находится в рабстве у языка. Мэри хотелось, чтобы Стивен сжала ее в объятиях, хотелось прильнуть щекой к плечу Стивен, как будто у них двоих было право на эту музыку, было право на свою долю в любовных песнях мира. Но Стивен всегда поспешно отодвигалась.
— Пойдем в дом, — говорила она; и ее голос казался грубым, потому что юность Мэри, как сверкающий меч, вставала между ними.
Настали дни, когда они намеренно начали избегать друг друга, пытаясь найти покой в разлуке. Стивен одна отправлялась в долгие поездки, оставляя Мэри в праздности на вилле; и, когда она возвращалась, Мэри ничего не говорила, но бродила по саду в одиночестве. Стивен по временам была почти грубой, одержимой чем-то вроде ужаса, ведь ей казалось — то, что она должна сказать любимому существу, должно стать для него смертельным ударом, который погубит в Мэри всю ее молодость и радость.
Терзаемая телом, разумом и духом, она резко отталкивала девушку:
— Оставь меня в покое, я больше не могу!
— Стивен, я не понимаю. Ты ненавидишь меня?
— Ненавижу тебя! Ты ничего не понимаешь… просто, говорю тебе, я не могу это выносить.
Они глядели друг на друга, бледные и потрясенные.
Долгие ночи было даже труднее выносить, ведь теперь они чувствовали себя так страшно разделенными. Их дни были отягощены непониманием, а ночи заполнены сомнениями, тревогой и желанием. Они часто расставались врагами, и в этом была огромная опустошенность.
С течением времени они пришли в глубокое уныние, и оно лишало для них солнце его сияния, лишало колокольчики на шеях коз их музыки, лишало темноту ее сияющего ореола. Песни нищих, которые пели в саду, когда слаще всего пахла santa noche — эти песни жестоко терзали их.
Все это становилось для них не таким прекрасным, не таким совершенным, потому что сами они были неудовлетворены.
Но Мэри Ллевеллин не была ни трусливой, ни слабой, и однажды вечером гордость наконец пришла ей на помощь. Она сказала:
— Я хочу поговорить с тобой, Стивен.
— Не сейчас. Уже так поздно — поговорим завтра утром.
— Нет, сейчас.
И она прошла вслед за Стивен в ее спальню.
Сначала они не смотрели друг другу в глаза, потом Мэри заговорила, довольно быстро:
— Я не могу оставаться здесь. Все это было ужасной ошибкой. Я думала, что нужна тебе, потому что ты неравнодушна ко мне. Я думала… не знаю, что я думала, но жалости от тебя я не приму, Стивен, особенно сейчас, когда ты стала ненавидеть меня. Я возвращаюсь домой, в Англию. Я навязалась тебе, просила взять меня с собой. Должно быть, я сошла с ума; ты приняла меня только из жалости; ты считала, что я больна, и жалела меня. Ну что ж, теперь я не больная и не сумасшедшая, и я ухожу. Каждый раз, когда я подхожу к тебе, ты шарахаешься от меня или отталкиваешь, будто я внушаю тебе отвращение. Но я хочу, чтобы мы поскорее расстались, потому что… — ее голос дрогнул, — потому что это мучительно для меня — всегда быть рядом с тобой и чувствовать, что ты буквально ненавидишь меня. Я не могу так; лучше я совсем не буду видеться с тобой, Стивен.
Стивен глядела на нее, бледная и ошеломленная. В одно мгновение вся сдержанность, скопившаяся в ней за годы, была разрушена одним мощным ударом. Она ничего не помнила, ничего не понимала, кроме того, что любимое существо собирается уйти от нее.
— Девочка, — выдохнула она, — ты не понимаешь, ты не можешь понять… Господи, я же люблю тебя! — и вот она уже держала девушку в объятиях, целуя ее глаза, целуя губы: — Мэри, Мэри…
Они стояли, утратив чувство времени, утратив разум, забыв обо всем, кроме друг друга, охваченные самым неумолимым из человеческих чувств.
Потом руки Стивен вдруг упали:
— Хватит, хватит, ради Бога. Ты должна выслушать меня.
Итак, теперь ей придется расплатиться до последнего гроша за то безумие, которое оставляло эти слова невысказанными — так, как расплатился до этого ее отец. Поцелуи Мэри еще не остыли на ее губах, а она уже должна была расплачиваться. И от своей невыносимой боли она говорила грубо; ее слова, когда пришлось их высказать, были жестокими. Она не щадила ни девушку, вынужденную слушать их, ни себя, вынужденную заставлять ее слушать.