— Стивен… дорогая моя!
— Да — я хочу, чтобы ты всегда это носила, чтобы ты помнила, как я люблю тебя. Ведь ты, кажется, только что об этом забыла, когда говорила о ненависти… Анджела, дай мне свою руку — руку, что была когда-то обморожена и вся в крови.
И эту жемчужину, чистую, как бриллианты ее матери, Стивен надела на палец Анджелы. Потом она сидела неподвижно, пока Анджела глядела на жемчужину, расширив глаза и удивляясь ее красоте. Наконец она подняла удивленное лицо, и теперь ее губы были совсем близко к губам Стивен, но Стивен поцеловала ее в лоб.
— Тебе надо отдохнуть, — сказала она, — ты совсем измучена. Поспи… и можно, я буду обнимать тебя?
Ведь иногда любовь бывает такой слепой и глупой, но сияние любви искупает все.
Глава двадцать четвертая
Ральф почти ничего не сказал о кольце. Что он мог сказать? Подарок его жене от дочери соседей — конечно же, необычайно дорогой подарок, но что он мог сказать? Он нашел прибежище в угрюмом молчании. Но Стивен видела, как он смотрел на жемчужину, которую Анджела носила на безымянном пальце правой руки, и его маленькие глазки выглядели более красными, чем обычно, может быть, от гнева — по его глазам никогда нельзя было определить, собирается он расплакаться или разгневаться.
И из-за этих глаз, в которых постоянно крылась угроза, Стивен приходилось играть свою роль примирителя; и ей приходилось это делать, несмотря на его грубость, потому что теперь он бывал открыто грубым и враждебным. Бывал и мучителем. Он почти находил удовольствие в том, чтобы мучить свою жену при Стивен; ее появление, казалось, вызывало к жизни все, что в этом человеке было невоспитанного, мелочного и жестокого. Он делал почти неприкрытые намеки на ее прошлое, все время при этом бросая косые взгляды на Стивен; и однажды, когда она покраснела до корней волос от гнева, видя Анджелу униженной и испуганной, он громко засмеялся:
— Я, знаете ли, простой торговец; если вам не по душе мои манеры, могли бы сюда и не приходить.
Поймав взгляд Анджелы, Стивен попыталась тоже рассмеяться.
Отвратительное занятие. Она чувствовала себя униженной; чувствовала, что постепенно теряет всякое чувство гордости, даже простого приличия, и, возвращаясь вечером в Мортон, она глаз не могла поднять на старый дом. Она не хотела предстать перед портретами Гордонов, висевшими в зале, и отворачивалась, чтобы само их молчание не упрекнуло их наследницу, оказавшуюся такой недостойной. Но иногда ей казалось, что она любит сильнее именно потому, что столько потеряла — теперь ей ничего не осталось, кроме Анджелы Кросби.
Наблюдая это убийственное разложение, которое угрожало всему, что было прекрасного в ее былой ученице, Паддл нередко изнывала душой; она, бывало, даже спорила с Богом об этом. Да, она действительно спорила с Богом, как Иов, и, вспоминая его горькие слова, она относила их к Стивен: «Руки Твои сотворили меня и создали меня; а потом, обратившись, Ты поразил меня». Потому что теперь, в довершение всех бед, она узнала о победе Роджера Энтрима. Не то чтобы Стивен доверилась ей, совсем нет, но сплетни путешествуют быстро. Роджер проводил большую часть свободного времени в Грэндже. Она слышала, что он всегда приезжает туда из Вустера. Вот так Паддл, которая в прошлом не слишком отдавалась молитвам, спорила с Богом, как Иов. И, возможно, поскольку Бог должен слушать скорее сердце, чем уста, Он прощал ее.
Глупея от несчастья и становясь все более неловкой с каждым днем, Стивен чувствовала, что не может соперничать с Роджером. Он был спокойным, уверенным в себе, наглым и торжествующим, и его склонность мучить других не ослабла с возрастом. Роджер не был дураком; он был способен сложить два и два, и его мужской инстинкт глубоко отторгал существо, которое могло бросить вызов его праву на обладание. Более того, этот инстинкт был уязвлен. Он глядел на Стивен, как будто та была лошадью, в которой он подозревал врожденный изъян, а потом переводил взгляд на лицо Анджелы. Это был взгляд любовника, одержимый, требовательный, настойчивый — если, конечно, Ральфа не было рядом. И в глазах Анджелы появлялось то выражение, которое Стивен видела много раз. В этих голубых глазах медленно сгущался туман; они тускнели, как будто что-то скрывали. Тогда неистовая дрожь охватывала Стивен, она больше не могла стоять, ей приходилось сесть, сжимая руки, чтобы не выдать себя перед Роджером. Но Роджер уже видел, как они дрожат, и улыбался своей медленной, понимающей, властной улыбкой.