Иногда он и Стивен поглядывали друг на друга исподтишка, и их молодые лица были омрачены мерзкими чувствами; инстинктивное отвращение двух человеческих тел друг к другу, которому никто из них не мог помешать — теперь, когда два эти тела расшевелила одна женщина. Потом в этот водоворот тайных страстей входил Ральф. Он переводил взгляд со Стивен на Роджера, а потом на свою жену, и его глаза становились красными — нельзя было определить, от слез или от гнева. На мгновение они создавали гротескный треугольник, эти трое, разделявшие общее желание. Но через некоторое время двое мужчин, ненавидевших друг друга, постыдно объединялись в своей глубокой ненависти к Стивен; и, угадывая это, она ненавидела в свою очередь.
Все это не могло обойтись без какой-то разрядки, и под Рождество пришла пора взаимных обвинений. Влюбленность Анджелы нарастала, она не всегда могла скрыть ее от Стивен. Прибывали письма, написанные почерком Роджера, и Стивен, сходя с ума от ревности, требовала, чтобы их показали ей. Она получала отказ, а за ним следовала сцена.
— Этот человек — твой любовник! Неужели мне отказано во всем только ради того, чтобы ты отдавалась Роджеру Энтриму? Покажи мне это письмо!
— Как ты смеешь предполагать, что Роджер мой любовник? Да если бы это было и так, это не твое дело.
— Ты покажешь мне письмо?
— Не покажу.
— Оно от Роджера.
— Ты несносна. Можешь думать все, что хочешь.
— А что мне думать? — потом она говорила, подстегнутая желанием: — Анджела, ради Бога, не надо со мной так — я этого не вынесу. Когда ты любила меня, это было легче — я все терпела ради тебя, но теперь… послушай меня, послушай… — откровенные признания, срывающиеся с побелевших губ: — Анджела, послушай…
Теперь ужасные нервы инверта, нервы, всегда пребывающие в напряжении, опутывали всю Стивен. Они пронизывали ее тело, как живые провода, постоянно причиняя безжалостные муки, внезапный стук двери или лай Тони, как удары, падали на ее съежившуюся плоть. Ночью в постели она зажимала уши от тиканья часов, которое в темноте казалось громовым.
Анджела стала все чаще уезжать в Лондон под тем или иным предлогом — то она должна была посетить зубного врача, то подогнать по фигуре новое платье.
— Тогда давай я поеду с тобой.
— Господи, да зачем? Я просто собираюсь к зубному врачу!
— Хорошо, я тоже поеду.
— Ничего подобного ты не сделаешь.
Тогда Стивен понимала, зачем уезжает Анджела.
Весь этот день ее преследовали невыносимые картины. Что бы она ни делала, куда бы ни шла, она видела их вместе, Анджелу и Роджера… Она думала: «Я схожу с ума! Я вижу их так ясно, как будто они здесь, передо мной, в комнате». И закрывала глаза руками, но от этого картины становились только отчетливее.
Подобно привидению, она обитала в Грэндже под предлогом прогулок с Тони. И рядом с ней нередко ходил Ральф, слоняясь по опустевшему розовому саду. Он поднимал глаза и встречал ее, и тогда — что было самое постыдное — они оба выглядели виноватыми, ведь каждый из них знал, как одинок другой, и это одиночество сближало их на мгновение; глубоко в душе сейчас они были почти друзьями.
— Анджела уехала в Лондон, Стивен.
— Да, я знаю. Она уехала, чтобы подогнать по фигуре новое платье.
Оба опускали глаза. Потом Ральф резко говорил:
— Если вы за собакой, то она на кухне, — и, повернувшись спиной, он притворялся, что изучает свои розовые кусты.
Подозвав Тони, Стивен шла пешком в Аптон, потом по берегам реки, укрытым туманом. Она стояла, не двигаясь, глядя вниз, в воду, но импульс проходил, и, свистнув собаке, она поворачивалась и спешила назад в Аптон.
Однажды днем Роджер приехал на машине, чтобы забрать Анджелу на прогулку по холмам. Начавшийся год шел к весне, в воздухе пахло живицей и бойкой молодой порослью. Теплый февраль сменил зиму. Множество птиц суетилось в холмах, где влюбленные могли сидеть без стыда — там, где Стивен сидела, держа Анджелу в своих объятиях, а та охотно принимала и дарила поцелуи. И, вспоминая все это, Стивен повернулась и покинула холмы, не в силах выносить это дальше. По пути домой она пошла к озерам, и там вдруг начала плакать. Все ее тело, казалось, растворилось в плаче; и она бросилась на добрую землю Мортона, проливая слезы, как кровь. Никто не был свидетелем этих слез, кроме белого лебедя по имени Питер.
Ужасные, надрывающие сердце месяцы. Она исхудала от своей неразделенной любви к Анджеле Кросби. И теперь она иногда в отчаянии обращалась к мысли о своих бесполезных, нерастраченных деньгах. К ней приходили совсем недостойные, но упорные мысли. Роджер не был богат; она уже была богата, а однажды должна была стать еще богаче.