— Господи Исусе! — снова произнесла Альвина одними губами.
— Его увезли в больницу, но… ему крышка. Я знаю… ему крышка! Черт бы меня побрал, зачем я хорошо стреляю! — Рич умолк, мучительно силясь вспомнить что-то важное. — Это у меня, наверно, в крови, от фатера… — наконец вспомнил он. — Я пошел к милиционеру — пускай арестует. Его дома нету, а благоверная выставила меня за дверь: иди проспись… «Так я же у-бпй-ца!» — говорю ей. А она свое: «Ступай, ступай домой, завтра успеешь рассказать!» Не поверила… так же, как ты, мать…
Тут Альвина заплакала в голос. Странно — ее причитания были не в силах заполнить глухую застывшую тишину и кухне.
Шатаясь, Рич двинулся к столу, он неуверенно переставлял ноги, словно шел по тонкому льду, который в любую минуту мог под ним проломиться, сел на свое обычное место — старый венский стул, на котором теперь сидит Марис, и, подперев голову ладонями, уставился в стену. Казалось, он ничего не видит и не слышит. Его тупое равнодушие наконец взорвало Альвину.
В отчаянии, сама не своя, она закричала:
— Что же теперь с нами будет, ирод? Всю жизнь от тебя я видела одно горе! Зачем… зачем только ты на свет уродился?
Рич поднял голову и вдруг засмеялся. Удивительно! И этот страшный, пугающий смех, сквозь который прорывались рыдания, не рассеял царившей на кухне тишины.
— Я тоже сколько раз задавал себе этот вопрос. Скорей всего, у меня согласия не спрашивали… — сказал он и, свесив голову, почти мгновенно уснул. Он спал сидя, уронив на грудь подбородок с ямочкой.
«Вот оно и случилось!» — в оцепенении думала Лаура, будто наконец что-то разрешилось, стало ясным. Эта фраза кружила, кружила вокруг нее, как карусель, не давала выбраться из заколдованного круга. Она смотрела на мужа, стараясь понять, изменилось ли что-нибудь в нем и что именно, с тех пор как… Преступник, убийца… Нет, ничего. Кудрявые черные волосы падали на высокий лоб совершенно так же, как в тот раз, когда он в хмельном бесшабашном веселье отплясывал с Зайгой твист, на смуглых щеках лежали тени от длинных ресниц. Во сне он выглядел беззаботным, совсем как мальчишка. И тем не менее, вопреки этому, вопреки всему, случилось непоправимое.
— Ты плачешь, мама?
— Нет,
— Но… ты же плачешь! Потому что я больна, да?
— Как ты себя чувствуешь, дружок? Опять не спится?
— Я мокрая-мокрая… как лягушка.
Лаура принесла сухую рубашку и свежие простыни.
— Может быть, выпьешь лекарство?
— О-пять лекарство! — тяжело вздохнула Зайга.
Лаура пошла на кухню. Она не ошиблась: Альвина, не то дремала сидя, не то задумалась, от шагов Лауры вздрогнула и вскинула голову. Но и сейчас сказать было трудно, спала она или так просто сидела пригорюнившись.
— Шли бы вы отдыхать, мама! Какая польза оттого, что мы всю ночь глаз не сомкнем обе?
— Лечь-то бы надо тебе, Лаура, а я бы с ней посидела, да… Ты сама видишь — не хочет она ни в какую.
Глаза свекрови глубоко запали и потухли. Лаура налила в кружку чаю.
— Ну, как она? — спросила Альвина.
— Отпустило как будто. Вспотела, точно мышь мокрая и уже не такая горячая.
Альвина кивнула.
— Дай-то бог. Рич тоже, когда маленький был, то и дело горит, весь горит огнем, а…
Лаура достала сахару, насыпала, размешала.
— …а пропотеет, и, глядь, жар спадет, куда и денется.
— Я понесу, чай стынет.
Она вернулась в комнату, вынула таблетку.
— Мамочка, открой окно!
— Нельзя, дружок…
— Ну, самую чуточку?
Лаура улыбнулась.
— Хорошо, выпей лекарство, я тебя укрою, тогда уж на минутку…
— Горькое?
— А ты быстро: раскуси, раз-раз — и запей чаем.
Лаура приподняла ее за плечи. Таблетка хрустнула на зубах. Зайга осторожно отпила несколько глотков горячего чая.
— Вот видишь, не так уж и страшно.
— Еще как страшно.
Лаура засмеялась.
— Допей все. Вот так. А теперь я тебя хорошенько укрою.
Она отворила окно. Дождь перестал. Облака неслись и неслись, растрепанные, низкие, словно поздней осенью. Но в воздухе еще веяло пряным ароматом лета. Сырость для сада благодать, давно нужен был дождь, теперь деревья воспрянут, только для некоторых, наверно, будет уже поздно.
— Что там такое, мама?
— Ничего… Вон блеснула первая звезда. Может быть, утро будет ясное, солнечное.
Ветка жасмина, шевельнувшись под ветром, коснулась Лауриной руки мягкими, еще влажными зелеными листьями. Странно, почему же тогда о стекло билось что-то сухое, будто неживое?