16
«С кем из мужей древности сравнить почившего в славе Михаила Никифоровича Каткова? Лишь с витязями святорусскими, побивающими поганых татар. Ибо перо его, подобно копью святого Георгия, всегда было победоносно направлено против гидры мятежа, неверия и нигилизма. Где бы ни поднимала голову сия гидра: в лондонском ли «колокольном» тумане, в так званном «новом» ли суде, где оправдывают стреляющих в полицмейстеров стриженных «девиц», в варшавских ли «освободительных» притонах, на улицах ли «белокаменной» матушки — Москвы, где молодцы-патриоты дали славный урок «невинным» университетским башибузукам, в недавних ли орехово-зуевских стачечных безобразиях или во всемирной жидовско-масонской «Интернацноналке», откуда направляются все эти подтачивающие крепость России действия, повсюду вставал на ее пути «Илья Муромец» нашей здоровой публицистики, и перед его разящим словом в страхе отступали враги…»
Господин Сейдалин, читавший вслух, оторвался от газеты, вопросительно посмотрел на хозяина дома:
— Кто же теперь «Московские ведомости» будет редактировать?
Алтынсарин молчал, думая о чем-то своем.
— Смотри: весь правительствующий Сенат, Победоносцев и министры выражают соболезнования. Это писателю-то. Венки от царской семьи. Ну да, он же учитель государя… А вот еще: «Русские патриоты не позволят низкопоклонствующим перед Европой, родства не помнящим Иванам да всяким инородцам затушить святое пламя любви к русскому монарху. Пусть помнят господа инородцы свое место…»
Сейдалин придвинулся, заговорил по-казахски:
— Ай, Ермолаев что кричит. Собираться всем русским и с крестом идти, татар да киргизов из города вышибать. Как раз «Московские ведомости» он читает и приказчиков своих заставляет. Скажу тебе, Ибрай, не знаю как себя теперь вести. Наше казахское дело отдельно получается…
Сейдалин вдруг резко отодвинулся от Алтынсарина, оба посмотрели на незакрытую дверь. Там стоял лесничий Петров. Хозяин дома сильно побледнел.
— Тебе нехорошо, Ибрай?!
Сейдалин поддержал его за руку. Петров растерянно топтался на месте, думая, что пришел невовремя.
— Ничего, садитесь, Платон Матвеевич…
Однако разговор не клеился. Как видно, Алтын-сарину было вовсе худо.
— Может быть, Константина Дмитриевича позвать? — спросил Сейдалин. — А Караулову я доложу, чтобы в губернию написал. Больной ты, не можешь ехать.
Алтынсарин отрицательно покачал головой. Посидев недолго, гости удалились.
Будто ударило по лицу, когда Сейдалин отпрянул от него. Перед тем тот придвинулся и заговорил вдруг по-казахски, притушенным голосом. Потом вошел Петров, старый его знакомый. Оттого и замолчали они, словно застигнутые воры.
Что же произошло? Он почему-то в глаза не мог смотреть лесничему. «Наше казахское дело отдельно получается», — сказал Сейдалин. На столе осталась лежать газета.
Впервые в жизни некая раздвоенность проникла во все его существо. Откуда же появилась она? Он взял со стола оставленную помощником начальника уезда газету, начал читать. Какие-то токи ненависти исходили оттуда, все больше расширяя наметившуюся трещину…
Ночью вдруг пришел Человек с саблей, не являвшийся уже много лет. Но теперь тот виделся ясно и стоял в двух шагах с ожиданием в глазах…
Едва дождавшись утра, встал и пошел он по Деминскому поселку. Полторы версты вдоль реки тянулись избы с резными наличниками на окнах. Подросток со светло-русыми волосами, как у матери, и матовосмуглым лицом от Нурлана, пошел к реке с ведрами. С подворья раздался женский голос:
— Булат… Телушку-то у речки отвяжи-и. Чай, запуталась!
— Жаксы… отвя-ажу!