Не случайно именно его послали с внуком бия для укрепления у того правильного понимания жизни. С самого детства он определен для исправления людей. К семье домулло Рахматуллы он принадлежит, и не дело его пасти лошадей или стричь овец. При детях, которых учит домулло, состоит он в качестве примера. Помалу в медресе помогает, а главная его задача — жить по закону. Спокойно ест и спит он, не пропускает молитвы, и всем видно его душевное равновесие. Люди, глядя на него, тоже успокаиваются.
И здесь, в городе, не теряет он себя. Куда тут ни пойдешь — стена или ров, так что разрушается плавность жизни. Поэтому лишь одну постоянную дорогу определил он для себя — на пятничную молитву. Есть еще одно отвлечение от правильного течения жизни — приходится варить сурпу и сходить с порога, чтобы купить лепешку у разносчика-татарина. В остальное время он все делает, как надлежит ему от рождения: молится пять раз в день, спокойно ест сурпу и строго по закону исполняет все другие положенные человеку действия.
Постоянное присутствие его благотворно действует на внука бия. Когда приходит тот, наполненный суетой мира, и начинает говорить, то нужно молчать. Пусть видит его удовлетворенность в духе и плоти и сам убеждается в тщете своих намерений. Так оно и получается: родственник его замолкает и ложится спать…
13
Умер господин Дыньков. С неба сыпала мерзлая твердая крупа. Люди наполняли школьный двор, стояли молча на улице. Их так много пришло, что он даже удивился. Совсем разные они были: в горнице надзирательской квартиры стояли без шапок два неизвестных генерала — военный и статский, а в коридоре снаружи толпились какие-то купцы, мещане, солдаты. Среди них были башкиры, татары, даже кокандцы в цветастых халатах. Притихшие воспитанники школы теснились на казенной половине, и растерянные детские лица выглядывали из полутьмы. Вдова сидела у гроба в черном платке, держа за руку Оленьку. Рядом стояли старшие дочери — одна уже большая, почти невеста. У Оленьки было совсем отцовское лицо: плосковатое, с выдавшимися скулами, и она все моргала короткими светлыми ресницами.
Господин Дыньков лежал в гробу маленький, с чистым спокойным лицом, словно отдыхающий. Священник Рымаревский из соборной церкви читал вполголоса заупокойную молитву. Люди крестились, негромко вздыхали.
В дверях он увидел Миргалея Бахтиярова, Кулубекова и Мунсызбаева. С ними были еще двое более позднего выпуска. О кивнул своим, и они четверо встали рядом, ближе к гробу. В глазах Миргалея увидел он слезы.
Вошел Генерал Василий Васильевич, поцеловал в лоб покойника, остановился у изголовья. Шептались между собой, что пора выносить гроб, да ждут представителя от губернатора. Наконец он приехал. То был Евграф Степанович Красовский.
Священник повысил голос, замахал кадилом. Вдова беззвучно задрожала под платком, заплакала и Оленька. Какие-то люди с разных сторон взяли гроб. Он тронул под руку Миргалея. Тот недоуменно посмотрел на него, потом понял. Вместе подошли они, подставили плечи. У дверей зашептались, заговорили. Советник областного правления Алексей Александрович Бобровников, распоряжавшийся похоронами, одобрительно кивнул им:
— Что ж, господа, как бывшие питомцы покойного Алексея Николаевича…
Они тоже несли гроб, и все нынешние воспитанники школы высыпали из коридора и шли, плотной кучкой держась рядом с ними. Среди негромких голосов явственно прозвучали слова:
— Допустимо ли участие магометанского элемента? В столь выпирающей форме…
— Это благодарные ученики, Ваше превосходительство! — объяснял Бобровников.
— Сему может быть дано превратное истолкование, — строго настаивал действительный статский советник Красовский. — И коль дело коснется синода…
Послышался медный голос Генерала:
— Стыдитесь, господин Красовский. При отверзтом гробе!..
Евграф Степанович Красовский вскинул головой, как взнузданная лошадь, и сжал побелевшие губы:
— Однако же тут делается кощунство. При виде иноверцев…
— Кощунствуете вы, Ваше превосходительство, со своими странными для русского слуха правилами!
Они говорили между собой негромко, но все их слышали.
Гроб поставили в крытые бухарскими коврами сани, впереди понесли на подушке ордена: Анны двух степеней и Владимира. Башкиры, татары, кокандцы шли отдельной группой. Они же с Миргалеем продолжали быть у самого гроба. Так с непокрытыми головами вошли они в церковь и слушали всю службу, скорбно глядя в лицо своему надзирателю господину Дынькову.