Нимрод идет в город.
Страннее города он не видел в жизни. Жилых домов нет. Руин нет. Пастбищ нет. Сплошная промзона. Огромные ангары. Железнодорожные депо. Заметенные песком рельсы. Вышки. Тарелки спутниковой связи. Гроздья антенн. Радары. И – еще ангары, один больше другого.
Все старое, древнее, ветхое, истрепанное ветром, прибитое пылью.
И плакаты. Полустертые, как древние фрески, и такие же непонятные. «УКСС пл.250а», «РН Зенит», «РН Протон», «РН Энергия-Буран». Нарисованные на бетонных блоках и жестяных щитах, они когда-то что-то означали. Смысл утрачен со временем.
Как савант Нимрод испытывает легкую печаль. Когда-то все это работало. Тысячи людей трудились здесь изо дня в день, что-то созидая.
Время созидания прошло. Теперь можно только собирать обломки.
Над дорогой протянут серый, сколоченный из досок путепровод. На нем – аршинные буквы: «Родине, партии – наш ратный труд!». Под висящим в воздухе коридором – рябая степь, заросли колючки, россыпь козьего дерьма, дырявые металлические бочки, груды пепла. Нимрод дотрагивается до пепла. Тот еще теплый. Ночью кто-то жег костер в бочке.
Как человек Нимрод хочет жареного мяса, еще один укол антибиотика и горячую ванну. Но надо идти дальше. Если тут еще остались люди, у них найдется и мясо, и – возможно – антибиотики. А вот с ванной придется потерпеть. Мыться у степняков не принято.
Солнце поднимается выше, становится тепло. Легкие перистые облака тянутся на юг. Нимрод идет за облаками.
По мере того, как он входит в город – чудовищно большой, размазанный по Степи, будто масло по бутерброду, бессмысленно громадный – его окружают все более и более гигантские и непонятные сооружения. Какой-то завод: переплетение труб, ферм, арок, газгольдеров, лестниц и платформ – все ржавое, фонящее, трухлявое. Циклопических размеров ангар без крыши, стропила торчат будто ребра кита. Неясного предназначения машина – комбайн? Экскаватор? Грейдер? – размерами с выброшенный на берег дрендноут. Высоченные мачты с тысячами разбитых ламп. Подъемные краны, похожие на скелеты динозавров.
Еще один памятник человеческому гению. До того, как мир сошел с ума.
У Нимрода поднимается температура, началось воспаление, и просыпается тоска по детству. Мозг перестает работать в нормальном режиме, звуки доносятся будто бы издалека, перед глазами плывет.
Резервы организма саванта не беспредельны. Жить ему осталось, прикидывает Нимрод, еще пару часов. Воды – всего литр. Скоро станет по-настоящему жарко.
Подволакивая ногу, Нимрод добредает до развилки. Там уцелел указатель. Аэропорт Ленинск – направо, двенадцать километров. Кислородно-азотный завод – прямо, расстояние не указано. «СК РН Союз» - налево, два километра.
Налево, помимо бетонки, ведет еще и железнодорожная колея, на которой замер эшелон цистерн – пустых и расколотых, как ореховая скорлупа. От земли пахнет креозотом. В дымке виднеется еще что-то гигантское, длинное, в ажурном обрамлении.
Нимрод идет налево.
Из-за высокой температуры и проблем с восприятием он замечает часового слишком поздно. Ордынец в бурнусе и разгрузочном жилете поверх халата вылезает из-под цистерны, где дремал в теньке, и тыкает Нимрода стволом автомата в грудь.
Автомат – АКМС - древний, как сама Степь. Цевье перемотано изолентой, воронение стерто до сизого блеска. Предохранитель в верхнем положении.
Ордынец что-то говорит, но Нимрод не понимает. Ордынец повторяет, отрывисто, зло, как тявкает собака. Нимрод поднимает руки. Часовой отпускает цевье автомата, тянется к разгрузу. На груди у него висят рация и нож рукояткой к низу. Автомат он держит одной рукой, зажав металлический приклад под мышкой.
Нимрод делает шаг вперед, отбивает АКМС в сторону, выдергивает нож из ножен на жилете ордынца, опускается на одно колено и загоняет клинок часовому в пах. Тот умирает от висцерального шока раньше, чем успевает вскрикнуть. Хлещет кровь. От резких движений у Нимрода кружится голова. Пару минут он сидит над трупом, приходя в себя, потом оттирает руки песком, обыскивает часового. Лекарств нет, только два шприц-тюбика – антишок и сыворотка, на случай ежели злобные саванты промоют бедолаге мозги. Еды тоже нет. Но есть бурдюк с водой.
Нимрод жадно пьет. Потом снимает с трупа халат – настолько грязный и засаленный, что даже пятно свежей крови на нем не особо заметно, заматывает лицо бурнусом. Труп вместе с автоматом затаскивает обратно под цистерну. Нож крепит на голень и идет дальше.