Поворотный круг был огромен. Как городская площадь, только поворачивается; по центру – нитка рельсов, а вокруг – веерное депо, ангары как клетки для зверья в цирке. Не верилось даже, что люди все это построили. Птицыну еще с переезда на Комбинат – сколько Степке было? Лет двенадцать-тринадцать? – чудилось, что всю эту дико сложную, запутанную машинерию построили какие-то инопланетяне, а люди тут так, просто живут, тырят всякую хрень, варят какую-то дрянь, и меняют у крестьян на жрачку.
Про инопланетян Степке батя рассказывал. Его задавило вагонеткой по пьяни на Степкин шестнадцатый день рожденья, и парень пошел по стопам отца – в восьмой цех простым рабочим. Мать еще радовалась, сын при деле, и с руками дружит, и с головой, и не пьет почти – печенка слабая, боткино переболел еще пацаном – ан нет: не сложилась карьера Птицына-младшего на Комбинате. А все из-за суки Сьянова, стукача вонючего, жополиза сраного. Всего-то делов-то: самогонный аппарат поставил Степан в цеху, в подсобке наладчиков – хороший аппарат, двойной перегонки, с фильтрами, все дела – а вот теперь стоит самогонщик Птицын на продуваемом ветром поворотном кругу и ждет, в какую сторону его судьба повернется.
Больше всего Степан жалел, что не успел позавтракать. С перепугу да недосыпу он забыл даже про заныканный под койкой бутерброд (мать принесла) и теперь трясся от холода и голода в тоненьком бушлате, глядя на ржавые ворота депо и гадая, откуда выедет локомотив.
Расклад простой, объяснил Ежик, успевший в свое время повкалывать в депо: если подадут дизель, значит – в Степь, нефтепровод от кочевников охранять, а если «кочегарку» на угле – поедем в горы, в шахту.
Степан гадал, страдал и переминался с ноги на ногу. Карантинщики вместе с эсбэшниками стояли вокруг штрафников, курили и тоже заметно нервничали.
Наконец, поворотный круг загудел, вздрогнул, подергался туда-назад и медленно завращался, двигая рельсовый путь к одному из ангаров веерного депо. Штрафники замерли и даже дышать перестали. Когда круг остановился, ворота неторопливо разъехались в стороны – и из ангара вылез локомотив.
Бронированный.
- Блядь, - прошептал Хмырь. – Попали, пацаны!
Весь обшитый железом, с ковшом и «усами», прожектором и двуствольной пушкой ГШ-23 на башне, локомотив занял всю длину рельсового пути – и мощности моторов круга едва хватило, чтобы развернуть эту махину к платформе.
Там уже стояла разведывательная бронедрезина, а маневровые тепловозы толкали броневагоны, платформы и обычные теплушки, формируя эшелон.
Локомотив пополз вперед, а следом, сквозь мокрый снег и ледяной ветер, по грязи, щебенке, мазуту погнали колонну штрафников – к пакгаузам и погрузочной платформе, где с «Уралов» снимали длинные зеленые ящики.
- Надо валить, - прохекал Жгут на бегу, обтирая лицо от снега. – На убой повезут, точняк. Смотри, сколько карантинщиков! Экспедиция это, пацаны, век воли не видать. В зараженный район.
- Тихо там! – рявкнул кто-то из оцепления. – Бегом давай! Не спать!
В ящиках лежали сваренные из толстых железных прутьев решетки с защелками по краям. Разборные клетки, догадался Степан. Точно, экспедиция. Дегенератов ловить. Всякую степную шваль из зараженных районов. Во блин!
Решетки требовалось вынуть из ящиков, сложить на перроне, дождаться грузового вагона (дверь откидывается, как рампа), а потом по одной перетаскать внутрь и опять сложить стопкой. Почему не затащить сразу в ящиках – Птицын не понимал. Это чтобы мы сильнее задолбались, прошипел Жгут, ворочая мокрые и скользкие решетки. Точняк, согласился Кабан. Он всегда и во всем соглашался со Жгутом.
Потом, когда решетки переправили в вагон, штрафников погнали к теплушке, в которой им, по идее, и предстояло ехать. Но перед этим стены теплушки – обычные, из тонкой, источенной ржавчиной жести – надо, как гавкнул карантинщик, «блиндировать», то бишь укрепить мешками с песком. Они промокли от снега насквозь, песок окаменел, каждый мешок весил по центнеру, и Степан на блиндировании окончательно сдох. Он даже снял бушлат – так жарко ему стало, от тела валил пар, дышал Степа с присвистом и в глубине души надеялся, что сейчас свалится в обморок, и его отвезут в лазарет – да хоть в изолятор! – и ни в какую экспедицию такого задохлика не возьмут.
Но кем-кем, а задохликом Птицын не был. Сдюжил. Перекидал мешки. Получил от эсбэшников пайку, смену белья, респиратор, перчатки и плащ-палатку, забился вместе с остальными штрафниками в теплушку, отвоевал себе место у мешков – к ним, хоть и твердым и мокрым, можно прислониться и покемарить, заточил половину жратвы, запил самогоном из котелка (Ежик пронес, укурок хитрожопый) и, когда мат-перемат на перроне стих, а эшелон наконец-то тронулся, стал смотреть в щель между мешками, как проплывает за дырчатой стенкой вагона Комбинат.