- Стрелять умеешь? – спросил сопляк.
- Умею, - хмуро ответил Птицын. Стрелять и всему про оружие его научил батя – бывший «краповик».
- Тогда пошли! – заорал сопляк. – Быстрее!
Куда бы не приказывал идти карантинщик, это всяко лучше, чем лежать на залитом кровищей полу теплушки среди раненых и убитых штрафников. Степан встал на четвереньки, выдохнул, вскочил и побежал за пацаном.
На спине бронежилета у того светился в полумраке морской конек, а ниже, на липучках, крепились два шеврона – один «Стажер», а второй «Ливнев. AB (IV) Rh+». Карантинщик, словно не замечая пуль – те носились по вагону, точно рассерженные мухи – устремился к выходу в следующий вагон.
Тамбур казаки успели разнести в клочья; ледяной ветер обжигал, пули свистели над головой тоненько и совсем-совсем близко, но Степану и стажеру Ливневу повезло – они проползли на карачках над громыхающей сцепкой и ввалились в следующий, бронированный вагон.
Тут грохот стоял оглушительный, как внутри барабана. На стук казачьих пуль о бронеплиты накладывалось злобное взрыкивание спаренных пулеметов.
- Туда! – приказал Ливнев, толкая Степана в сторону каземата с пулеметным гнездом.
Седушка перед зенитным ДШК была вся залита кровью. Видимо, предыдущему стрелку не повезло – поймал шальную пулю-дуру, и бравые карантинщики, обосрамшись, решили посадить туда штрафника. Или зеленый стажер Ливнев попросту не умел стрелять из ДШК… Но Степану пофиг. Главное, что труп предшественника уволокли.
Птицын залез в седло, уперся ногами в поворотные педали, вцепился в гладкие, отполированные рукоятки, поймал в паутину прицела квадроцикл атамана – и выжал обе гашетки.
Что случилось дальше, Степан не запомнил. Он сразу оглох, весь мир сжался до размеров каземата, кругом летали раскаленные гильзы, шипели стволы, дребезжали короба, сыпались ленты, мелькали в прицеле люди, кони, мотоциклы, «уазик» - а эшелон набирал скорость, и постепенно все слилось в одну ускоренную киноленту, и оставалось просто стрелять, стрелять, стрелять…
А еще Степан орал.
Он замолчал вместе с пулеметом, и наступила тишина – звенящая, гулкая, с комариным писком в ушах. Где-то далеко перестукивались колеса. Кто-то потрепал Степана по плечу.
- Все! - прочитал Птицын по губам стажера-карантинщика, чумазого и довольного. – Отбились! Молодец!
Ни хрена не слыша, Степан вылез из каземата и потряс головой. В голове звенело и били колокола. Кто-то усадил его на пол, сунул в руки флягу. Птицын приложился – самогон! – и выхлебал до дна. Перед глазами поплыло…
Когда он более-менее очухался и собрал мозги в кучку, перед ним стояли двое – высокий дед с палкой и лысый татарин в разгрузе.
- Потери? – спросил дед, брезгливо потыкав тростью в Степана. Тот замычал в знак протеста.
- Два карантинщика, из них один – пулеметчик. Четырнадцать штрафников убито, еще восемь – ранено, - доложил лысый.
Седой удивился:
- Почему так много?
- Дебилы, - скривился лысый. – Вагон – обычная теплушка. Стены блиндировали мешками с песком. Штрафники разобрали мешки, чтобы на них спать. В итоге – решето.
- Ясно, - кивнул старикан. – Сколько осталось штрафников?
- Достаточно. Хватит нам биомассы, Клим, не переживай.
- Я и не переживаю… - пробормотал седой, разглядывая Птицына, как таракана – с любопытством и отвращением. – В карцер его. К остальным. Алкоголь больше не давать. Сколько до переезда?
- Минут пять.
- Начинайте торможение.
Татарин скривился:
- По той ветке лет тридцать никто не ездил. Может, ее и нет вообще – рельсы сперли. Пустите эшелон под откос…
- Выполняйте! – отрывисто рявкнул седой, и татарин забормотал что-то раздраженно в рацию.
Поезд застонал, резко дернулся, и Степан полетел кубарем прямо на лысого. Тот выматерился, взял Степана за шкирки и поднял легко, как тряпичную куклу. Куклой Птицын себя и чувствовал – тело вялое, ватное, ноги подкашивались. Кое-как, сопровождаемый пинками в спину, он добрел до тамбура, едва не проснулся от порыва свежего ветра – и опять чуть не сомлел, ступив в продырявленную и залитую кровью теплушку. Потом был еще вагон, бронированный, где ехала комбинатская охрана (конечно, эти суки не пострадали, но все равно сидели тихо, как пришибленные), и складской вагон, забитый решетками и какими-то тюками, еще один броневагон с пулеметами и винтовой лестницей, ведущей в башенку с пушкой, и, наконец, с висячим замком на двери – вагон-карцер, куда согнали штрафников.
Пока Ливнев возился с замком, сквозь открытую дверь тамбура Птицын разглядел, как карантинщики, кряхтя от натуги, сдвигают рычаг стрелки на переезде, направляя бронепоезд по старой ветке (бурьян между шпалами вырос – метра полтора, сухой, подмерзший, ломкий), ведущей куда-то в сторону гор, сизой ломаной полоской видневшихся на горизонте. Потом поезд зашипел и медленно тронулся с места, а Ливнев все-таки отпер карцер, покровительственно похлопал Степу по плечу и бросил на прощание: