Всю сознательную жизнь Машка – на прошлой неделе ей стукнуло четырнадцать - провела в Туннеле и в глубине души мечтала удрать: или в Степь, к казакам, или в Технополис по ту сторону гор, на зараженные территории, куда уходили мародеры и возвращались со всякими ништяками – если не подрывались на минах, конечно.
Китаец в свое время тоже ходил с мародерами, поэтому Машка и строила ему глазки – а вдруг с собой возьмет? - но потом он подцепил какую-то дрянь, окосел, почти забыл русский и его выгнали из отряда. Тут-то он и решил подкатить к Машке, и даже гнев Пастора его не остановил. Она, конечно, разок бы ему дала, для закрытия гештальта – но если б Ульяна пронюхала, быть Машке битой плеткой, а Китайцу – без яиц.
Но сколько Машка не втолковывала эту простую истину узкоглазому – тот только щерился и лез лапать за жопу. Вот и сейчас, едва Машка устроилась, укуталась и согрелась, Китаец прилег рядом и начал разматывать спальник.
- Отстань, козел! – процедила Машка, нащупывая нож в рукаве. – Пырну ведь!
- Давай-давай, - бормотал Китаец, подбираясь к ее ногам. – Сунь-вынь, хули ты?! Давай!
Он поймал ее за ногу, сунул руку за голенище машкиного сапога и нащупал там рукоятку ножа. Машка села, выдернула из рукава короткое перо и поднесла к рябой от оспин морде Китайца.
- Отъебись, - прошипела она, приставив острие к его правому, особо сильно косящему глазу. – А то зенку выколю.
Вблизи Китаеза казался еще отвратительнее: даже белки глаз у него были желтые, и кожа – как старый проссанный матрас, а волосы он специально смазывал салом, чтобы блестели. Сало смердело. Несло тухлятиной изо рта – от черных пеньков на месте сломанных зубов.
- Че ты? – обиделся Китаец. – Ну че ты? Давай, а? Гы!
Машка вздохнула поглубже и крепко сжала нож. Если сейчас замочить Китайца, дежурить придется две смены вместо одной – и только это пока ее останавливало.
- Ы! – завыл Даун. – Ыыыыыы!
Китаец от неожиданности выпустил машкину ногу, и девка сразу пнула его в грудь. Бывший мародер плюхнулся на задницу, а Машка ловко вывернулась из спальника и поглядела, что случилось с Дауном.
Тот, вопреки плану, не задрых от хреновухи, а полез смотреть в трубу, и теперь подпрыгивал от возбуждения, подвывая и тыча пальцем в амбразуру.
- Ыыыыыыыы!!!
Китаец отпихнул Дауна и прильнул к окуляру. Машка схватила его за шкирку и оттащила. Совершенно ошалевший Китаец пробормотал:
- Там эта. Эта. Поезд!
Машка, конечно же, не поверила. Какой еще поезд? Тут сто лет поезда не ходят! Дрезина поди, или казачий разъезд – конный или на багги. Странно, что на ночь глядя…
Фыркнув, Машка заглянула в окуляр – и ахнула! Действительно, поезд!
Эшелон!
Бронированный!
Бля!
Машка схватила трубку телефона, зажала ее между ухом и плечом - тяжеленную такую фиговину из материала со смешным названием «эбонит», ей Рыжий рассказывал – и изо всех сил закрутила ручку динамо-машинки.
В трубке затрещало, появился зуммер. По идее, в Верхнем должен был раздаться звонок и ответить дежурный.
Фига с два! Машка все крутила и крутила, зуммер гудел, но никто не отвечал. Или дежурный уснул, или суслики опять провода перегрызгли.
- Дуй в Туннель! – велела она Китайцу. – Живо! Скажи – поезд!
- Не успею! – вытаращил узенькие глазенки желтомордый. – Таранит же!
На входе в портал Туннеля стояла старая баррикада из телеграфных столбов и перевернутого «Урала». Бронепоезд снес бы ее с одного удара, подняв на ковш локомотива – а заодно и Китайца, сунься тот вперед паровоза. Но Машка, неоднократно дежурившая на Верхнем еще совсем сопливой девчонкой, хорошо помнила, что Степь, ровная, как натянутое полотно, перед самыми горами сбивалась в складки – точно простыня на койке после хорошей ебли, и железная дорога начинала петлять в холмах и предгорьях, будто змея – а значит, эшелон всяко сбросит скорость, и Китаец успеет предупредить туннельщиков, чтобы включили прожектора.