Дом боли, значит, хмыкнул Забелин. Уже интересно. Не там ли сидит Черных?
- И как Леша после инициации? Сильно изменился?
- Херово, - честно призналась Кристина. – Он стал… совсем другой. Я его не понимаю. А он меня. А еще – он иногда смотрит на меня… как на говорящую обезьянку. Презрительно-снисходительно.
Голос у Кристины дрожал, в глазах стояли слезы. Еще чуть-чуть – и весь монументальный макияж потечет по щекам черными разводами.
- А ты что? – задал вопрос Илья, несколько смущенный ролью психотерапевта.
- А я люблю его… Понимаете? Люблю! – порывисто выкрикнула Кристина и схватила Илью за руку.
Забелин почувствовал, как ладонь ему скользнуло что-то бумажное и квадратное.
- Ну-ну, - успокоил он девицу, погладив по плечу. – Все образуется. Вдруг и тебя допустят к инициации. Кто это, кстати, решает? – как бы невзначай уточнил он.
Но Кристина не ответила – всхлипнула истерически, вскочила и убежала в сгущающиеся сумерки, оставив Забелина наедине с запиской. Илья спрятал бумажку в карман, встал и неторопливым шагом направился к жилому модулю. Где-то на полпути между клубом и домиками, куда точно не доставали камеры наружного наблюдения, Забелин развернул бумажный квадратик и, подсветив наручными часами, прочитал.
В записке был адрес в Краснокаменске и мобильный номер телефона – очевидно, матери Кристины. И чуть ниже, дрожащим почерком:
«Уезжайте как можно скорее!»
Илья хмыкнул, запомнил адрес и телефон, скатал бумажку в шарик и сунул в карман джинсов, чтобы потом сжечь. Светящийся циферблат электронных часов показывал четверть одиннадцатого – до сеанса связи с «большой землей» оставалось пятнадцать минут, и еще требовалось найти Горшкова с гипсом, в котором хранился мобильник.
Журналюга торчал на очередном диспуте, на этот раз – о роли личности в истории, и внимал высокопарному трепу, развесив уши. Еще пару дней, прикинул Забелин, и Вадик запросто вольется в стройные ряды «Новых людей» - чем меньше у человека мозгов, тем быстрее они промываются.
Проблема заключалась в том, что «Новые люди» вовсе не желали видеть среди себя таких вот вадиков.
- Пошли, - потеребил Горшкова за рукав Илья. – Время.
- Что, уже? – засуетился тот. – Тут как раз самое интересное.
Стажеры жарко спорили о Тейяре де Шардене, Платоне, идеальном устройстве общества и – почему-то – о доне Румате Эсторском, и отчего рухнул Арканар.
- Возьмите всех умных, талантливых, предприимчивых, амбициозных людей – и вывезите из страны в какой-нибудь кампус вроде нашего, - вещал приснопамятный хипстер, - и сколько просуществует оставшаяся биомасса?
- Вечность, - сварливо ответил кто-то из зеленых комбинезонов. – Биомасса вечна, это мы, мутанты, ошибка природы, сиюминутны… Они-то без нас прекрасно обойдутся!
Забелин чуть ли не силой выволок блогера на улицу и потащил к небольшой рощице между гаражами и библиотекой – самому уединенному и наименее посещаемому месту в Кампусе.
- Доставай, - велел он, и Вадик, кряхтя и морщась, стал выпутываться из повязки, высвобождая руку с гипсом. Наконец журналист снял лубок и с наслаждением разминал пальцы, пока Илья выуживал из потайного лотка мобильник.
Воровато оглядевшись, Забелин проверил индикатор зарядки (еще полбатареи) и набрал Одинцова. В трубке раздалось сакраментальное «абонент временно недоступен». Впервые за пять дней Анатолий Степанович не вышел на связь, более того, его телефон был либо выключен, либо вне зоны действия сети. Для старого чекиста поступок немыслимый, невозможный; значит, что-то случилось.
Самым логичным было бы валить из Кампуса немедленно, не дожидаясь утра; но Черных среди сектантов Илье так и не встретился (что не удивительно – по самым скромным оценкам в Кампусе обитало до двухсот до трехсот жителей, не считая гостей – тех же ученых, выдернутых из умирающих Семигорских НИИ, поэтов, художников и писателей, пользующихся гостеприимством Кампуса в обмен на творческие вечера), и, если Забелин сейчас уедет, второго шанса попасть внутрь секты может и не представиться.