- Как я и думал, - пробурчал он. – Там растяжки. Полюбуйтесь.
Тимофей осторожно заглянул внутрь. В луче фонаря поблескивали тонкие, похожие на паутину, серебряные нити, соединяющие бугристые наросты на направляющих рельсах кабины и противовеса.
- Вот ведь гадство, - пожаловался Юсупов. - Если б меня не цапнули, я бы разминировал. Ничего сложного, пару часов и справился бы. А так… Хер я что тут разминирую. Инвалид, бля. Приехали, что называется.
Клим зажал трость между ног, левой рукой взял Тимофея за локоть, а правой – Кира за шиворот и довольно грубо оттащил обоих от дверей лифта, к Машке, вновь гладящей Мерлина.
- Ну, к чему это пораженчество, дорогой Анвар! – сказал церковник, перехватывая трость. – Вы и сейчас прекрасно справитесь с разминированием.
- Это как? – заподозрил неладное татарин.
- А вот так! – Клим поднял трость и толкнул Юсупова в спину.
Тот упал в шахту, но успел повиснуть на тросе.
- Сука-а-а! – взвыл безопасник, но Клим несколько раз хлестко ударил его тростью по рукам, и Юсупов с матом полетел вниз.
Громыхнуло. Из шахты повалил серый дым пополам с пылью. Спустя пару секунд остатки безопасника влажно шлепнулись на дно шахты. Выстрелил лопнувший трос, умчавшись ввысь, где-то сверху заскрежетали тормоза кабины, и пронесся по дальней стене шахты противовес, ударившийся об отбойник с большим шумом, чем взорвались мины.
- Вот и все, - бодро заявил Клим. – Готово. Кир, у тебя ведь есть веревка? Надо спуститься в бункер.
Кир, забыв закрыть рот, кивнул. Машка вся съежилась, осознав всю свою незначительность для целей Клима. А Тимофей в очередной раз остро пожалел, что не может снять «корону» и вернуться к блаженному небытию, и не видеть больше этой мерзости.
Впрочем, осталось недолго.
2015. СЕКТА. БУНКЕР
Потолки в бункере были низкие, из шершавого неровного бетона, укрепленные ржавыми двутавровыми балками. С них свисали плафоны с лампами дневного света, горевшими тускло и желтовато. Некоторые жужжали и помаргивали.
Помещение, низкое, но просторное, делилось на несколько частей бетонными колоннами квадратного сечения. В дальнем, северном конце бывшего бомбоубежища тускло отблескивала массивная герметичная дверь тамбур-шлюза; поблизости, отгороженная сеткой-рабицей, урчала и фыркала фильтро-вентиляционная станция, смахивающая на чрезмерно усложненный самогонный аппарат; в отдельной клети стояли синие баллоны с аварийным запасом кислорода; у противоположной стены пыхтел дизель-генератор, перхая дымом в жестяной раструб вытяжки; рядом с санузлом стоял масляный противопыльный фильтр и зеленая цистерна с водой.
Основной же зал, изначально предназначений для пережидания бомбежки, превратили в операционную: со столами, каталками, хирургическими светильниками, стойками для капельниц, аппаратом искусственного жизнеобеспечения и уголком для отдыха с непременным диванчиком, журнальным столиком и кофеваркой.
В отдельных кабинках, построенных из вагонки, стояли два томографа: магнитно-резонансный, похожий на трубу, и позитронно-эмиссионный, смахивающий на раздутый до гигантских размеров бублик. Возле новеньких, с иголочки, мониторов МРТ и ПЭТ виднелась древняя, еще советская установка с самописцами для снятия электроэнцефалограмм.
Светло-зеленые ширмы отделяли операционный зал от длинных рядов пустующих в настоящее время коек – очевидно, зоны реабилитации.
Клетки для пациентов находились у южной стены, где когда-то, по прикидкам Забелина, располагался командный центр убежища и склад продовольствия. По идее, как смутно помнил Илья из школьного курса гражданской обороны, неподалеку должен находиться аварийный выход, ведущий на поверхность – или, в данном случае, в туннель за пределы Кампуса, если древние схемы из архивов КГБ не врали.
Клеток было восемь. Четыре пустовало; две выделили Забелину и Грину; еще в одной Вадим Горшков, облаченный в больничный халат с завязками на спине (между лопаток – белый квадратик пластыря), стоял на четвереньках и неритмично мычал, периодически сбиваясь на скулеж и невнятное лопотание.
В четвертой, соседней с забелинской, камере лохматый человек в черном комбинезоне лежал на койке, закинув руки за голову, и спокойно спал. Лицо его прорезали глубокие морщины, щеки покрывала недельная щетина с проседью, но ни то, ни другое не помешало Забелину идентифицировать в узнике Константина Ивановича Черных.