Попытки разбудить химика (по очереди: окрик, стук по решетке ногой, лязганье оловянной миской о прутья, метание вышеозначенной миски в соседнюю камеру) не дали желаемого результата. Чем бы ни накачали сектанты Черных, вырубился тот всерьез и надолго.
А вот Горшков на шум отреагировал странно: забился в угол клетки, заверещал, как испуганная мартышка, и попытался залезть на потолок, цепляясь за прутья клетки пальцами рук и ног.
- Чего это с ним? – спросил Тимофей, глядя, как бьется в истерике блогер.
- Инициация, наверное, - предположил Илья.
Он подвернул рукава красного комбинезона (стыренный впопыхах, тот оказался великоват) и похлопал себя по карманам. Шокер у него отобрали еще во время задержания, когда дурочка Кристина привела Илью и Тима (тот спер синий комбез иерарха на два размера меньше необходимого и выглядел нелепо) на насосную станцию, которую охранял всего один боец – вооруженный до зубов и перепуганный до усрачки.
При виде синего комбинезона Тима несчастный охранник, лет эдак восемнадцати от роду, начал что-то сбивчиво рапортовать, а Илья зашел ему за спину и ткнул шокером под затылок. Втроем с Кристиной они затащили тело мальчишки внутрь, и Забелин едва успел вытащить пробирку со снотворным, как в насосную станцию ворвались еще пятеро краснокомбинезонников во главе с Семеном.
Илью и Тима скрутили в считанные секунды, отобрав шокер, мобильник и нож; на Кристину Семен наорал в духе «вали в убежище, дура недоделанная, и не высовывайся!», после чего незадачливым диверсантам накинули мешки на головы и потащили, как позже стало ясно, в бункер.
Запирая клетку на подвесной замок, Семен, крайне озабоченный и спешащий, буркнул:
- Мудак! – и был таков, торопясь поскорее вступить в боевые действия против федералов.
Повторного, более тщательного, досмотра не проводили, благодаря чему Илья сохранил при себе копию планов лагпункта и – что куда более существенно! – набор отмычек, предусмотрительно засунутый в штаны в районе ширинки: если верить голливудских фильмам, там обыскивают не очень тщательно.
Чисто теоретически можно вытащить отмычки, отпереть замок и выйти из клетки. Но Илью удерживало несколько соображений: во-первых, из клетки-то он выберется, а дальше? Гермодверь Забелину будет не по зубам. Во-вторых, за раструбами вытяжек под потолком виднелись тонкие, как карандаши, стерженьки видеокамер – и, несмотря на всю занятость текущей осадой, наверняка кто-то наблюдал за пленными.
Ну, а в-третьих, тот, из-за кого Илья и очутился в клетке под землей в окружении сумасшедших сектантов и озверелых федералов, преспокойно дрых в соседней камере, и было бы крайне обидно, не говоря уже о невежливости, уйти, не перекинувшись парой слов с casus belli.
- Эй! – гаркнул Забелин и пнул решетку. – Подъем!
Черных, не открывая глаз, пожевал губами, повернулся набок, сунул руку под голову и засопел громче прежнего.
- Твою ж мать… - процедил Илья.
- Что будем делать, шеф?
- Ждать, - принял решение Забелин. – Или шейх умрет, или ишак. Или федералы возьмут Кампус, или Черных проснется.
- Думаете, Кристя… - начал Тим, но Илья на него шикнул, прижав палец к губам и выразительно покосившись на камеру. Грин замолк и обиженно надулся.
Горшков сказал:
- Аыыыуугр!
- Абырвалг! – передразнил его Тимофей, после чего все узники подземелья погрузились в мрачное молчание.
Долгое время не происходило ничего. Наручные часы у Забелина отобрали, подозревая, наверное, в них скрытые функции, как у Джеймса Бонда, Тимофей же – гиковская натура – никогда их не носил, а внутренние, биологические, в бомбоубежище сбились, и время то тянулось, словно патока, вязкое, липкое, тошнотворное – то распадалось на фрагменты, перемежаемые короткими, но абсолютно темными провалами в сон.
Черных ворочался на койке и что-то бормотал.
Илья сначала пытался ориентироваться по чувству голода – завтрак он пропустил, значит, к обеду должен был слегка озвереть без пищи, как оно обычно с ним и происходило. Но стрессовая обстановка притупила аппетит. Потом Забелин попытался приложить ухо к прутьям клетки и бетонному полу в попытке уловить хотя бы малейшие отзвуки событий извне. Тщетно: даже если на поверхности разразилась Третья Мировая война и наступил конец света, в бомбоубежище не доносилось ничего.