Первым он увидел трупы. Много трупов. В желтых, красных, синих и зеленых комбинезонах. Мертвецы лежали на прибитых утренней изморозью сизовато-зеленых газонах, гравиевых дорожках, детских песочницах, асфальтовых парковках, возле домиков и автомобилей, рядом с каруселями и баррикадами из мешков с песком. Лежали в странных позах, точно тряпичные куклы, рассыпанные из кузова самосвала. Кто-то уткнулся лицом в мерзлый грунт, кто-то раззявил рот, слепо таращась в ядовитое небо. Женщины почему-то свернулись калачиком. Дети лежали, раскинув руки, точно рисуя ангела на снегу.
Какое-то время (Забелин не смог бы сказать, сколько точно) он простоял на крыльце бункера, созерцая триумф смерти.
Это сделал я, подумал он и тут же поправился: нет, не я, это сделала дура Кристина по приказу мерзавца Селиверстова, я тут ни при чем, и Тим ни при чем, и вообще надо позвать на помощь…
Перестав смотреть на трупы, Забелин двинулся вперед. Кампусу досталось – но больше от бури, чем от федералов. Редкие пулевые отверстия в стенах коттеджей и пустые канистры из-под слезоточивого газа не шли ни в какое сравнение с вывороченными из земли деревьями и сорванными листами шифера.
Пока Забелин и Грин сидели в бомбоубежище, по поверхности пронесся настоящий ураган.
Даже древняя сторожевая башня возле клуба, бывшая вышка вертухаев, переделанная сектантами под колокольню, не выдержала буйства стихии. Одна из опор подломилась, и вся циклопическая конструкция завалилась набок, проломив крышу клуба и застряв под наклоном, подобно пизанской родственнице.
Колокол сорвался с петель, прокатился по крыше, продавив черепицу, – и упал на асфальт, расколовшись надвое.
Забелин подошел к нему и зачем-то погладил прохладный металл. На пальцах осталась влага: поднималось солнце, и ночной снег начинал таять.
Тишина в Кампусе стояла мертвая. Ни сирены, ни мегафоны, ни рокот вертолета не нарушали ее. И лишь звук шагов заставил Илью обернуться.
Это был Селиверстов. Высокий, громадный, в черной куртке-аляске с ярко-алой подкладкой и тяжелых армейских ботинках, он шел, чуть шаркая, сквозь мертвый Кампус, даже не глядя по сторонам. Руки он держал в карманах, бритая голова поблескивала на солнце, глаза сыто щурились.
- Где Черных? – вместо приветствия спросил он.
- Вы знали, - констатировал Илья. – Вы знали, что так будет. Что они все умрут.
Селиверстов растянул тонкие губы в полуусмешке.
- Мы с вами, Илья Михайлович, деловые люди, - сообщил он доверительно. – Бизнесмены. А что отличает бизнесмена от всех остальных? Умение использовать чужие таланты. Или, в вашем случае, умение быть полезным. Мне кажется, наше сотрудничество было взаимовыгодным.
- Что? – растерялся Илья.
- Вы блестяще выполнили работу. Вознаграждение воспоследует, не переживайте. А теперь самое главное: где Черных?
Забелин покачал головой. Нет, он, конечно, и сам всегда отличался цинизмом, но чтобы так…
- Вы убили всех этих людей, - сказал Илья, глядя в глаза Селиверстову.
- Не я, а вы, - возразил тот, белозубо усмехнувшись. Блеснула стальная коронка, и от олигарха повеяло блатным душком выбившегося в большие люди уголовника.
Забелин сглотнул.
- Не пугайтесь, - продолжил Селиверстов. – Никакого расследования не будет. Сектанты совершили массовое самоубийство. Не первый случай. Если, конечно, вы не начнете поднимать шум.
- Но… зачем?!
- А затем, дорогой Илья Михайлович, что не надо меня кидать, как лоха последнего. Я бы не стал тем, кем стал, если бы прощал такие выходки. У нас с Черных был договор. Честный и прозрачный. А он меня развел на бабки и смылся. Как это называется?
Илья промолчал, сжав ладонями виски.
- Когда я вкладываю деньги в фундаментальные исследования, я, конечно же, не рассчитываю на мгновенный результат. Наука есть наука – что-то обязательно вылетит в трубу. Но когда у меня берут деньги на экспериментальный полигон, а сами строят тут какую-то сраную коммуну – это, знаете ли, выходит за рамки венчурных рисков. Так все-таки – где Черных?