И вот еще что очень показательно. Не успел рухнуть коммунизм с его строгим и оптимистичным рационально-универсалистским подходом («Нам нет преград на море и на суше»), место этого подхода заняли астрологи, ворожеи, экстрасенсы, прорицатели, «исихотэрапэуты», знахари, заряжатели воды, с которыми взялась конкурировать церковь, иноземные проповедники-шоумены и т. д. и т. п. Заняли быстро и разом. Как будто и всегда здесь были. Аналогичный процесс развивается на Западе, но там он внешне выглядит благопристойнее (это неудивительно, хотя шарлатан — везде шарлатан) и развивается медленнее. Мы опять напялили сапоги-скороходы сорок пятого, растоптанного. Но и то же время продемонстрировали завершение постмодерна в его логически чистой, свободной от субстанциональных искажений форме. И это — одна из примет и тенденций грядущего века.
Среди этих примет и тенденций есть немало и других малоприятных вещей, о которых уже говорилось. Это и серьезное снижение уровня жизни значительных масс населения, прежде всего средних слоев (и тем в большей степени, чем дальше от Центра Капиталистической Системы, в котором есть социальные «жирок» и амортизаторы). Это выталкивание огромных масс — от Индии до Бразилии — в «новый низший класс» (underclass). Это — асоциализация и криминализация общества. Это разрастание «серых зон» и «серых сообществ», приватизация насилия. Нарастание нестабильности и уменьшение предсказуемости как «внутри» обществ, так и вне их — на международной арене. Это появление новых агентов истории и уход Старых — рабочего и среднего классов, государства в том виде, в котором оно существовало в последние 200 лет.
У всех этих примет и тенденций, которые наметились в последней четверти XX в., есть общий знаменатель — исключение и отсечение. Отсечение большого числа людей от общественного пирога и исключение этого же числа из политического процесса, лишение его целого комплекса прав, завоеванных за последние 150–200 лет. Это, в свою очередь, требует кардинальных идеологических изменений, которые, однако, представляют собой особую тему и выходят за рамки данной работы.
Если с точки зрения тенденций грядущего взглянуть на нашу страну последних 15–20 лет, то можно заметить: во многих отношениях Коммунистическая Система, будучи значительно более функциональной, чем «функциональный капитализм» либеральных диктатур Запада, испытала многие проблемы и трудности капитализма раньше и острее, чем сам капитализм, который обладает целым рядом амортизаторов: политические институты, богатство, разделяемые ценности и особенно «маленькие радости» и «маленькая роскошь» повседневной жизни, которые скрашивают последнюю и утрата которых часто значительно более болезненна, чем утрата чего-либо другого. Массовый человек — повседневный человек.
Человек повседневности. Здесь мы подходам к одной из важнейших проблем функционирования Капиталистической Системы — к проблеме повседневности. Вопрос можно развернуть и иначе. Когда мы говорим о субстанции капитала, то верно указываем на структуры производства, собственность. Однако в буржуазном обществе далеко не все — собственники. Далеко не все заняты в материальном производстве и охвачены его структурами. Тем не менее есть некая субстанция, которая охватывает общество в целом, обеспечивая ему фантастическую устойчивость и сопротивляемость даже в эпоху разгула функции капитала. Это — структуры повседневности буржуазного общества, буржуазный быт. Тот самый, одна из форм которого так поразила Льва Тихомирова. И эта структура играет огромную роль в воспроизводстве Капиталистической Системы, придавая ей такие качества, каких нет и не могло быть у коммунизма, хромого на быт, на повседневность. Эта структура, эта форма организации субстанции держат капитализм тогда, когда слабеют (и вообще, и относительно функции) другие формы организации субстанции.
Повседневная жизнь — everyday life, la vie quotidienne — это и есть реальное поле жизни человека. Или скажем так: подавляющего большинства людей — везде и всегда. Люди рождаются, взрослеют, работают, едят, пьют, любят, болеют, умирают, встречают праздники и т. д. и т. п. Так это и при капитализме. С одним существенным отличием: при капитализме, в буржуазном обществе повседневная жизнь приобретает некое измерение и некие качества, которых у нее не было в иных социальных системах. Мишель де Серто даже говорит об «изобретении повседневности» в Западной Европе в капиталистическую эпоху. Точнее, где-то между 1750 и 1850 гг. Разумеется, де Серто (см. 19) и другие специалисты по «структурам повседневности» не считают и не хотят сказать, что обыденная, бытовая жизнь возникает лишь в капиталистическую эпоху, а до того люди не пили, не ели, не одевались и т. д. Речь о другом. О том, то с середины XVIII в. (а в чем-то еще раньше, с рубежа XVI–XVII вв., — голландская и фламандская живопись это хорошо и точно зафиксировала) в Западной Европе быт, повседневная жизнь становятся самостоятельными, автономными сферами в том смысле, что обособляются от религии и труда («работы»), освобождаются от жесткой вплетенности в отношения господства-подчинения и социальной иерархии.