Дело слушалось Верховным судом в феврале 1761 года. Аргументация Тейчера носила юридический характер и, поскольку буква закона была явно в пользу губернатора, оказалась неубедительной. Совершенно по иному пути пошел в своей защитительной речи Отис — сын спикера колониальной Палаты представителей.
Джеймс Отис отвергал правомерность парламентского закона, на основе которого были изданы предписания, по следующим двум мотивам: 1) закон нарушал английское обычное право или конституцию; 2) закон нарушал естественное право. А раз так, заключал Отис, долг суда заключается в том, чтобы отвергнуть предписания и объявить служивший для них основой закон не имеющим юридической силы.
Точные слова Отиса не были записаны, но его младший собрат по адвокатуре Джон Адамс присутствовал на суде и вел черновые заметки того, что он слышал. Прежде чем привести из них несколько выдержек, следует к чести Отиса отметить, что, по свидетельству Адамса, слова адвоката были произнесены «с такой ученой эрудицией, такой убедительной аргументацией и таким потоком возвышенного патетического красноречия, что громадная толпа зрителей и слушателей разошлась совершенно наэлектризованная».
«Указанные предписания, — заявил Отис, по свидетельству Адамса, — противоречат коренным принципам права. Издание того или иного предписания об обыске в колониях является привилегией колониальной Палаты представителей. Мирный человек должен находиться в такой же безопасности в своем доме, как и государь в своем замке». Судейские чины, продолжал он, согласно английской конституции, могут входить в дом человека только «на основании специального ордера на обыск данного дома, заподозренного на основании показаний под присягой, и при наличии веских причин для подозрения». Отис смело развивал свою мысль:
«Относительно законов парламента. Закон, противоречащий конституции, недействителен; закон, противоречащий естественной справедливости, недействителен; и если парламент издаст закон, имеющий тот же смысл, что и указанное прошение [губернатора], он должен быть признан недействительным. Исполнительные судебные органы обязаны объявить такие законы не подлежащими применению».
Отис превратил дело купцов в дело всего населения, ибо он считал «предписания о помощи» не только незаконными, поскольку они придавали праву на обыск универсальный характер, но и, исходя из того, к чему на деле приводило их применение, «инструментом, передающим свободу каждого человека в руки любого мелкого чиновника». Они поощряли мстительность; они поднимали на пьедестал доносчика; они были проникнуты духом произвола, а «одно произвольное применение [власти] повлечет за собой другое, пока все общество не погрязнет в смуте и крови». В подтверждение своих слов Отис представил суду подлинный случай, уже имевший место в Бостоне до вынесения окончательного решения о предписаниях, когда один чиновник, получив такое предписание, использовал предоставлявшиеся им права для того, чтобы отомстить колониальному судье и констеблю, ибо они, исполняя свои обязанности, причинили ему вред.
Аргументация Отиса произвела такое впечатление на суд, что тот отсрочил на год предоставление и применение прав, предусматривавшихся «предписаниями о помощи»; непопулярность их оказалась настолько велика, что к ним прибегали только в редких случаях. Кроме того, на основе аргументации Отиса позднее ряд других колониальных судов отказывал в предоставлении права издавать такие предписания.
Сам Отис благодаря этому делу стал признанным лидером возродившейся теперь народной партии — получившей название Отечественной партии — и четыре месяца спустя после своего появления в суде был избран в массачусетскую Палату. Здесь Отис некоторое время выступал в роли виднейшего глашатая Отечественной партии, которая представляла собой продолжение в новом поколении партии Земельного банка, возглавлявшейся дьяконом Адамсом. Примечательно, что правой рукой Отиса был Сэмюэль Адамс, сын дьякона.
Джон Адамс уже много лет спустя записал в своем дневнике, что выступление Отиса против «предписаний о помощи» явилось поворотным пунктом его жизненной карьеры. «Взору моему отверзлось, — вспоминал он, — начало распри, которой я не мог предвидеть конца и которой предстояло сделать мою жизнь тяжкой ношей, а собственность, усердие, да и все прочее — не обеспечивающими благополучия». Тогда-то, писал Адамс, он и решил