Я обвожу взглядом всех в этой комнате — их так немного!
— Только мы и остались?
— Да. Мы единственные, кто выбрался.
Боль хватает меня за горло. Эми… мы оставили ее умирать в постели, как и всех остальных, тех, кто не отозвался на зов Алекса. Неужели они теперь такие, как Келли, — и не живые, и не мертвые? Если и так, то не похоже, чтобы они последовали сюда за нами. На глаза накатываются слезы; я все еще не могу понять, почему это случилось.
— Но почему они напали на нас? Не понимаю. Запертые там, мы не представляли для них никакой опасности, так зачем было нас искать? Они ведь сильно рисковали, разве нет?
Алекс пожимает плечами.
— Скорее всего они искали вас из-за страха и предубеждений, а не только из-за угрозы эпидемии. Их пугало, что мы не такие, пугало, что мы можем делать и видеть то, чего не могут они. И слухов о том, что мы можем, становилось все больше и больше, что не могло их не тревожить, в том числе и самых абсурдных и невероятных слухов — они искренне верят, что мы демоны и ведьмы. И вообще уже не люди.
— Но как они нас нашли? Тот объект был секретным, даже нам не говорили, где он находится.
— Не знаю, — отвечает он. — Полагаю, кто-то из работавших там мог проболтаться, случайно или намеренно.
— А здесь они нас найдут?
— Нет. Никто не знает о том, что мы здесь, — говорит Алекс. — Они полагают, что мы погибли вместе с другими во время нападения, и мы удостоверились, что за нами никто сюда не последовал. Даже если они узнают, что мы выбрались, и как-то выяснят, куда направились, едва ли они придут сюда — с учетом последних событий дом находится теперь в глубине карантинной зоны.
— Почему? Как это произошло? Что случилось?
Алекс бросает взгляд на Елену; они о чем-то переговариваются между собой, но я хочу знать, и хочу знать сейчас же.
— Скажите мне, что я пропустила, — настойчиво повторяю я.
— Мне сказали, что после всего пережитого тобой я не должен сообщать тебе плохие новости, но если я не объясню сейчас, ты начнешь беспокоиться. Границы зон были прорваны: сначала — в Глазго, а теперь эпидемия разразилась еще и в Лондоне.
Я резко втягиваю в себя воздух и качаю головой — не хочу, не могу принимать его слова, но чувствую, что он говорит правду. Несмотря на опустошения от эпидемии, которые я уже видела в Шотландии, пока от нее был свободен Лондон, надежда на то, что с эпидемией удастся справиться, еще оставалась, и вот теперь эта надежда начала ускользать. Если эпидемией окажется охвачена вся страна, останутся лишь те, кто обладает иммунитетом, и выжившие — такие, как и мы.
И Алекс.
— Вы же ведь тоже выживший, то есть один из нас, так? — говорю я.
— Извини, что не сказал вам об этом, но я не мог рисковать. Если бы об этом прознали, я оказался бы запертым вместе со всеми вами, и тогда надеяться нам было бы не на что.
— То есть об этом там вообще никто не знал?
— Никто. Ни в правительстве, ни в руководстве центра никто не имел об этом ни малейшего представления.
— Но как вам удавалось хранить это в тайне прямо у них под носом?
— Лучший способ спрятать что-то — держать это на самом видном месте.
Он усмехается, и остальные, похоже, согласны с ним, но я все еще не могу понять, как ему это удалось: всех остальных они идентифицировали без труда, разве нет?
— Вот и хорошо, — говорит с улыбкой Елена. — Иначе никого из нас здесь бы сейчас не было.
— К счастью, я был один, когда болел, — говорит Алекс, — поэтому никто и не знал, что я — выживший. В первые дни эпидемии в Эдинбурге царил настоящий хаос, и сканирование тогда еще не проводили. А когда начали, у меня уже был знак иммунитета.
Он поднимает руку, демонстрируя вытатуированную на обратной стороне ладони «I». Я такую уже видела.
— Но почему вы собирались помочь нам выбраться оттуда до нападения? Мы — переносчики. Нас следовало бы держать взаперти.
— Этот дом находится внутри карантинной зоны, и здесь уже никого не осталось: мы и сами тут в безопасности, и для других не представляем угрозы. Но правительство ошибается, полагая, что выживших можно изучать как образцы. Они думают, что мы представляем проблему; что если они смогут понять, как деконтаминировать нас, то эпидемия закончится. Но мы им нужны. Мы не проблема, мы эволюция. С нашими способностями и интеллектуальной мощью, мы представляем собой лучшую надежду человечества на то, что со стоящими перед ним проблемами — в том числе и с эпидемией — удастся справиться. Вместе мы можем это сделать; можем показать им.
Алекс говорит страстно, убедительно; заметно, что он во все это верит. И все равно у меня возникает тревожное ощущение, что он недоговаривает, умалчивает о чем-то, касающемся того, как он стал выжившим. Но что это может быть, я не знаю.