— Не дави на жалость, ты приехал! — был общий ответ, когда каждый второй из них, теряя всякое мужское достоинство, истекал соплями и плакал, моля о пощаде. Бил себя в грудь, что боялся ослушаться командира, выполнял приказ, божился, что больше такого делать не будет, что не он это, а другие, рассказывал все, что знал про этих других, а другие кивали на него и винили во всех содеянных грехах побратима. Били нещадно. Унижали словесно. Был среди наших, из ближних атаману, то ли осетин, то ли чеченец, знакомый обезглавленного Змея, явно с садистскими наклонностями. Заставил он одного правосека сперва слизать грязь с берцев, а потом увел его на ночь. Рассказали мне потом, что пленный «спал» всю ночь с открытыми очами. А под утро лишился обоих глаз, потому что «закрыл, а так не договаривались»…
В общем, осталось тридцать стопроцентных военных преступников, из них один слепой и один одержимый каким-то придуманным богом, не имеющим ничего общего с Отцом Небесным. Их можно было всех без разбору судить военным трибуналом с гарантированным решением о казни, однако их отпускали на волю, где они наверняка продолжат убивать.
Как только я узнал о предстоящем выкупе, а произошло это только потому, что в ту ночь мне не спалось и я увидел подозрительное шевеление. Подкравшись, я понял, что правосеков куда-то увозят, и узнал по фонарику на шахтерской каске небезызвестного дядю Ваню. Помня о «Лексусе» с «Мальборо», я понял, что надо действовать даже в ущерб собственному здоровью.
Дядя Ваня на секунду остался один, без присмотра. Я шепотом окликнул его вопросом:
— Куда, дядя Ваня, путь держишь, на ночь-то глядя?
— Менять попа униатского и правосеков будем, — без задней мысли поведал курьер.
— На кого?
— Не на кого, а на что. На мешок с баблом.
Появились пугачевские братаны. Я спешно ретировался. Умел незаметно растворяться во тьме. Не отнять.
Твердо решив во что бы то ни стало этому предательству воспрепятствовать, я подумал, что способов в моем арсенале мало. Пойти напрямую к атаману — глупо. Деньги ему посулили огромные, иначе бы он не согласился. А значит, меня могли хлопнуть, как назойливую муху. Значит, действовать в одиночку я не мог. Мне нужна была помощь. И я отправился искать Снайпера, чтоб разоблачить вопиющую измену. И пусть меня посчитают стукачом. Я бы и слова не сказал, если б хоть одного правосека обменяли на отца Митяя. И Кристины. Но тут этих гадов меняли не на наших, их отдавали за напечатанные в Америке фантики.
Доехал на велике. Благо двухколесных средств передвижения, неприкаянных после обстрелов, раскидали по городу столько, что и нам досталось. На них ездить бесшумнее всего. Незадача случилась, когда уже на месте, в ОГА Донецка, один бывший офицер из оцепления, пожилой уже отставник с георгиевской лентой на правом погоне, расстроил меня сенсационной новостью.
— Не тебя я видел недели три назад, в аэропорту, когда пытались выкуривать «киборгов» с аэропорта? Минометчик? Крым, верно?
— Он самый.
— Ты опоздал. С Луны, что ли, свалился? Недели две уж, как нет его. Снайпера отозвали. Посчитали, что неправильно себя ведет. Много на себя берет. Обозвали Наполеоном и сняли с пробега. Нет больше Снайпера. В Москве он в цивильном теперь ходит и интервью направо и налево раздает. Эпоха ушла. Наступаем без него уж как две недели, перемирие без него подписали, а ты проснулся. Неужто командир твой до тебя не довел? Кто главный у вас?
— Пугач. Та еще гнида. Я вообще у него в изгоях.
— Тогда понятно. Смотри, как бы не отправил на верную смерть, Крым.
— Сам боюсь.
— Так переходи к нам.
— Пока не могу. Надо кое-что исправлять прямо сейчас. А ваш Восток где щас?
— Спит.
— А если у меня нечто срочное, то как быть?
— Ну, смотря что…