— Ну и воспитание!
— Вот поймаю их, барин, да выпороть велю — тогда уж никто не осмелится.
— Да брось, Анисим, надо завязывать с этим моционом, от греха подальше.
— Как скажете, Данила Лексеич, пойдемте завтракать, уж готово, поди.
Я с наслаждением разглядывал интерьер столовой — цветастый накат на стенах, добротный деревянный стол, стулья, — все не из пластика — из настоящего дуба! Белоснежная скатерть, горничная девка тихо прошмыгнула мимо с каким-то подносом, все настолько совпадало с литературным описанием той эпохи! Даже герань в глиняном горшке на подоконнике. Я был в прострации. Каждый цветок на занавесках вызывал умиление, каждая складочка на скатерти просто детский восторг. Белоснежные рюши на фартуке горничной вызвали просто бурю эмоций. Не помня себя, я ухватил её под локоть и чмокнул в щеку. Девка взвизгнула, подпрыгнув от неожиданности, и стрелой умчалась прочь. Я удовлетворенно хихикнул, аж нечаянно прихрюкнув от удовольствия — девка была настоящая! Плотная, упругая, теплая, пахнущая молоком и гвоздикой.
Анисим внес большую разделочную доску, положил её передо мной, прямо на покрытый скатертью стол, и поставил на нее огромную чугунную сковороду на штуке, которая в энциклопедиях о старорусской жизни называлась «чапельником». Я специально выучил это слово, уж больно оно было забавное. На сковороде, скворча, шипела жареная картошка, на второй половине сковороды была целая гора румяных котлет. У меня захватило дух:
— Вот, барин, Данила Лексеич, — все как вы любите, как в стародавние времена, когда еще вы женаты не были, — завтрак по-солдатски, картошечка на сале жареная, да котлетки телячьи. Вот морс из клюквы. Первое дело после загула — хорошенько поесть и попить клюквенного морсу…
Анисим еще что-то бормотал о том, что если будет велено, так Антонина накроет стол сервизом, а не по босяцки, как простым дворовым… я кивнул ему:
— Присоединяйся, старина, мне одному столько не сьесть!
— Благодарствую, барин, — он взял ложку и стал подгребать картошку с другого края сковороды. Я наслаждался вкусом — удивительно, но вкус пищи был насыщенным, натуральным, невероятно запоминающимся. Я ничего вкуснее в жизни не ел! Смутно всплывали в памяти слова профессора о том, что мне не захочется есть, пить и справлять естественные нужды. Он явно был не прав. Мне очень нравился процесс поглощения пищи, невероятный запах пробуждал столь же невероятный аппетит. Кроме того, справить нужду я тоже был бы не прочь. Анисим от темы картошки с салом перешел к деревенским новостям, которые явно распирали его, еще с момента, как он пришел меня брить:
— Девку эту, Ксану, давно в колдовстве обвиняют. Только не пойму с чего. Ну, лечит она травами, да так у нас многие бабки умеют. Мне думается, батюшка, Данила Лексеич, что просто красоте её завидуют. Мать её была хороша собой, — вот та была заправская колдунья, отец — так себе, ничего особенного, а девка, не в пример родителям, — загляденье.
— А что, Анисим, она с родителями живет?
— Эх, голова ваша, головушка. Отняло вам память совсем! Сирота она. Сначала помер отец, а потом и мать сгинула. Она на отшибе живет, говорят, нравится ей кузнец из соседней деревни, Гришка Селиванов, да без толку все это, баловство одно — женат он. Э-эх, что у вас с памятью, батюшка барин, вы ж ее знаете! Вот до чего загулы то доводят! Надо вас в баньку. Ну да ничего — поправим, все поправим — и здоровье, и память — понемногу все вспомните.
Я вслушивался в слова старика Анисима. Все больший интерес вызывал у меня образ молодой ведьмы. Я решил обязательно увидеться с ней еще раз. И все отдаленней в моей голове были мысли об Альке.
Алька открыла глаза и вскрикнула от ужаса. Её умерший пятнадцать лет назад отец сидел на её кровати и держал её за руку.
— Папа!
— Тише, доченька, тише, ты поспала всего пару часов — тебе нужен отдых.
— Но как! Почему…
— Ты такой кошмар пережила. Ну да ничего, вот я соберусь да проучу твоего супостата, эдакий карамболь устроил! Совсем с глузду двинулся!
— Папа! — Чувства, нахлынувшие в душу выливались слезами из Алькиных глаз, — папочка, родной, любимый. Ты здесь! — Алька разом вспомнила о путешествии в прошлое, но и предположить не могла, какой сюрприз её ждет. Её отец, ушедший, когда ей было всего двенадцать лет! Её любимый, обожаемый отец, которому так много не было сказано, которого она боготворила, и оплакивала столько лет, был здесь, рядом с ней. Она могла обнять его, держать его за руку, вдыхать родной запах, сказать все- все, что не сказала…
— Папа…