Глава 18
В это было сложно поверить, но под грудой камней чувствовалось едва заметное шевеление. Сперва совсем немного: один только палец дернулся, и больше походило, что это какой-то из камней слишком долго балансировал на своей тонкой грани, но в конце концов не выдержал и слетел вниз. После чего все затихло.
Еще несколько минут овраг хранил гробовое молчание, а потом в нем послышался совсем тихий стон. Он сливался со звуком журчания воды и растворялся в темноте. Казалось вот-вот и он полностью исчезнет под камнями, а земля через время примет тело его издавшего. Так было бы лучше для леса, так было бы лучше для тварей, живущих в нем, так было бы лучше для всего Марбаса. Но этого не произошло.
Против всякой логики и любых законов, стон прозвучал еще раз. И в этот раз намного громче, словно человек под камнями только и делал, что все это время собирал силы. Потом можно было заметить, как дернулся еще один палец, а после него следующий. Пошевелилось запястье, и Семь сжал кулак, сдвигая с себя первый булыжник.
Новый стон против воли сорвался с его губ. Боль никак не желала отступать, а все его тело было одной сплошной гематомой. Каждая клетка горела так, будто это не кровь струилась по венам, а раскаленный свинец. Казалось, еще несколько минут — и мозг взорвется, а от плоти останется только горстка пепла.
Семь попытался не думать о боли. Боль — не главное. Главное, что он жив и будет жить, если в эту же минуту не даст слабину и не позволит телу поработить разум. Боль — ничто. Она не имеет никакого значения. Она лишь говорит, что твое тело все еще существует, оно борется, оно отзывается и готово двигаться дальше. Так что Семь мысленно собрал всю боль в один большой ком в центре и с силой рванул вверх, заставляя камни сдвинуться с места.
Победа далась с трудом. Теперь дело оставалось за малым: стараться держать свое трясущееся тело под контролем. Постепенно. Пока он может только сидеть, и эту реальность нужно было принять, потому что на другое его тело не было способно. Оно упорно отказывалось слушаться и хотело просто упасть, чтобы больше никогда не подниматься.
Нет, он не для того столько времени выживал на великой свалке, закопанный заживо охотниками, брошенный несколько раз своими же, наживую зашивая себе глубокие раны и, стиснув зубы, проходя множество десятков километров по палящей пустыне. Нет. Он прошел через все это не для того, чтобы умереть на какой-то мерзкой зеленой планете от рук каких-то поганых детей.
Они совершили большую ошибку: они не убедились, что он действительно мертв. Полностью и бесповоротно. Потому что если есть хоть крохотное дыхание, если слышится хоть тихое биение сердца, то Семь выберется из любого дерьма, в которое запихнула его жизнь. Опрометчивые, глупые мальчишки, улыбнулся он и тут же скривился от нового приступа боли.
Пора было сделать следующий шаг — встать. Он не пытался охватить сразу все, для начала хватило бы и просто встать на колени. Семь не питал иллюзий и прекрасно понимал, что для всего большего потребуется время. Он сможет и подняться, и пойти, и даже найти проклятых детей или вернуться на собственный корабль… Вот только время поджимало. Сколько он уже в этом овраге. Час? Два? Десять? Глубокая ночь в любой момент могла осветиться заревом рассвета. Пока же темнота спасала, как и то, что рядом не было ни души.
Он огляделся. Действительно, никого. Только крохотное тело в нескольких десятках шагов от него: тот самый мальчишка, которого он убил. Что ж, юнец сам напросился. Когда нападаешь на кого-то, кто в несколько раз больше тебя, то просто обязан ожидать, что тебе могут дать в зубы в ответ.
Семь посмотрел в сторону леса. Край оврага, где раньше стояла тварь, тоже был совершенно пуст. А между деревьями даже вдалеке нельзя было заметить крохотного огонька от костра или дыма, идущего вверх. Если дети где-то устроили ночлежку, то это место было, без сомнения, слишком далеко от оврага.
На всякий случай Семь все-таки прислушался. Сейчас ему казалось, что он услышал бы дыхание ребенка и на расстоянии нескольких километров. В этой абсолютной тишине он отчетливо различал стук собственного сердца и то, как тонкая струйка воды обтекает даже крохотный камень в нескольких метрах от него, что уже говорить о присутствии целой неугомонной толпы, отчаянно желающей играть. Впрочем, звуков вокруг не было, и Семь выдохнул с облегчением.