В это время дверь в палату открылась и на пороге появился Колчедан:
— Народу-то! Завидки берут. Для того чтобы узнать, кто тебя любит, надо попасть в больницу.
Поздоровались.
— Можешь поздравить меня, Владимир, Арина парня родила. Завтра забираю.
— Как ты назвал его?
— Аринка назвала. Так договорились. Первого она назовет.
— Так у вас будет еще? — удивленно спросил Олисава.
— А как же? Дело-то, сам понимаешь, житейское. Для детей жизнь...
По дороге в роддом Владимир стал расспрашивать о Евграфе Руснаке. Но ни старики, ни Колчедан не знали толком, что случилось в Чернокаменке. Сказали лишь, что незадолго до шторма рыбаки нашли Евграфа лежащим на мокром от прибоя береговом песке. По всему — утонул, а почему и как... Байды его нет нигде. Ищет ее пасынок, заменивший Евграфа на его посту, да пока без результата.
«Наверняка такие же, что в Иванова стреляли, встретились Евграфу», — горько подумал Владимир и решил непременно побывать в Чернокаменке, повидаться с Павлом.
Всей компанией подрулили к роддому. Стали кричать: Арина, Арина, Арина! На втором этаже открылась створка окна. Арина махала рукой, что-то говорила.
Деды стояли поодаль, поддерживая друг друга за плечи. Колчедан наконец понял. Сына зовут Валерий.
— Зачем? — заорал он. — Отчество нелепое будет и у внука.
Арина смеялась.
На крыльце роддома появилась женщина в белом халате. Увидев и узнав старцев, всплеснула руками.
— Тикаем, этава, Володя! — дергал за рукав Олисаву Демидушка.
— Надо сматываться. Как пить дать, доложит моему Димику, — спохватился и Комитас.
Старики, не дождавшись согласия Олисавы, залезли в машину и стали подавать сигналы.
Пришлось Колчедану прервать диалог жестами.
Стариков отвезли на крыльцо старого корпуса, где они расположились под звездами со своими разговорами. Олисава и Колчедан поехали в Красные Кручи, где Олисава впервые в жизни ступил на палубу фелюги, которая теперь стояла на бетонном фундаменте посреди двора.
В ней Олисава и заночевал. Немного пахло навеки въевшимся в дерево машинным маслом, дух которого доносился из бывшего отсека, где стоял двигатель. Море гудело. Ветер ластился к бортам фелюги, и Олисаве казалось, что судно плывет в открытом море. Редкие сверчки кружили голову древними мелодиями...
Златобрюх Извечный, опершись на мощные кольца тела, вслушивается в мелодию ночи. Он видит над берегом оранжевую звезду, чувствует, как глубоко под вулканом вздрагивает неиссякаемый огонь, порожденный в начале начал солнцем, готовый вырваться наружу и не могущий это сделать — зарос лавой путь его. А солнце летит по спирали своего Пути, названного людьми Млечным.
Смотрит Златобрюх Извечный на оранжевую звезду, названную людьми Марсом, и знает, что у кристаллов, осевших на дне озера, появилась новая грань. Острые, молодые, бессчетные эти грани испускают неисчислимые лучи, и матовая поверхность Актуза начинает светиться. И в этом недолгом сиянии отчетливо проступают окрестности Царства Златобрюха Извечного. Становится видно, как стремятся к озеру тени пращуров людских. Спешат они насмотреться на отраженную в озерной воде жизнь потомков. Радуются счастью людскому, печалятся от горестей земных. А бессмертная Память говорит им, что Счастье неизбывно, как Время, а горести преходящи.
Гаснет слегка напоминающая цветом тюбетейку Златобрюха Извечного звезда, и Хранитель Времени возвращается в свое обиталище. Обвивает тайну тайн свою и замирает до восхода солнца, слушая тонкую музыку капели, пока не донесутся до него голоса улетевших к солнцу жаворонков. Голоса сквозь бездонные колодцы с черной солью земли уходят глубоко, до самого неизбывного подземного огня...
Перед светом Олисава вытащил раскладушку наверх. Глядел на меркнущие звезды. Было необыкновенно легко, как после нечаянного испуга. Он слышал, как скрипнула дверь — из дому вышел Колчедан. Олисава знал, что художник пошел на третий скалистый выступ рисовать еще один рассвет. Сколько их у него? Зимних, летних, весенних, осенних рассветов? Штормовых и штилевых, радостных и грустных? Олисаве хотелось окликнуть Колчедана. Но он не стал этого делать. Ему, охваченному нежнейшей из данных нам природой сил, бессилием грезы, уже виделись великолепные рассветы. Они сменяли друг друга, отсияв мгновение. И он глядел на это волшебство и не хотел разрушать его в себе...