Через час он успокоился. Открыл дверки, размышляя над тем, как все же выбраться из смертельного кольца.
На скалах в зарослях терновника, боярышника, дикой розы загоготала сова. Пугнула Степана. Но этот страх был мгновенным. На фоне черной жути, не покинувшей его, крик ночной птицы показался человеку радужной блесткой, радостным приветом жизни. Он уже различал далекие петушиные крики в Красных Кручах, а возможно, в Святынях. Глубоко вдыхая обострившийся приближением рассвета запах соленого озера, глянул на часы. Он содрогнулся, представив, что еще часа три придется сидеть здесь до конца смены...
До сих пор снаряды лежали в темноте и покое. А сейчас они на свежем приморском воздушке. Сейчас они окисляются: быстро, быстренько... Наверстывают упущенное. Сейчас они горят незримым огнем. И самый слабенький из них или самый старательный зашипит и грохнет, а за ним и все остальные...
Жванка разбудил телефон.
— Богдан Гордэевич! А? Ты слышишь?
— В чем дело, Давид?
— Такое впечатлэние, понимаешь, как будто противотанковую гранату бросили... Я бы поверил, если бы не дэвятый этаж... Я говорю, что это была шаровая молния. Двэ сэкции, как баран языком слизал.
— Давид Амиранович, ты — начальник строительства! Говори толком, что у вас там стряслось?
Разговор прервался.
Богдан быстро набрал номер Абуладзе. Трубку не поднимали. Секретарь понял, что Абуладзе звонил не из дома. Богдан Гордеевич стал одеваться. Вспомнил о корсете. Придется без него. Надо же когда-то решиться. Костыли враз оставил. Решил и оставил. С тростью, правда, приходится ходить. Но это ненадолго. С выездом за пределы района не торопится. Концы немалые. Главный врач пока не советует. Один раз выедешь раньше времени, потом никому не докажешь, что поспешил.
Минут через пятнадцать Жванок катил по только что построенной бетонке в рабочий городок. Без корсета сидел напрягшись. На стыках плит потряхивало. Спина отзывалась на толчки остро, словно покалывало ее иголочкой. Он придерживал ход машины, будто боялся, что кончик иглы отломится и останется в нем постоянной болью.
Небольшой пока — величиною в средний городской квартал — строительный городок не спал. Жители от мала до велика толпились на улице, глядели на разрушенный дом. Галдели, ждали объяснений.
Следом за секретарем райкома партии примчалась пожарная машина, надобность в которой уже отпала. Однако пожарные добросовестно вылили имевшуюся в цистерне воду на едва дымящийся угол девятого этажа. Начальник милиции прибыл позже всех и вполголоса распекал участкового за то, что тот, увлекшись изложением своей версии взрыва, позабыл вовремя сообщить в райотдел.
— Бондаренко, я вас разжалую, — ворчал майор Сокол, не глядя на суетившегося рядом лейтенанта.
— Вадим Петрович, клянусь честью, не нарочно я. Увлекся и в самом деле.
— Как мне в глаза секретарю глядеть? Больной, ему в машине ездить категорически запрещено, — здесь, а я, военный человек, прибыл последним.
— Вадим Петрович! Прошу извинить. Впредь, клянусь честью, не повторится.
— Ладно, кончим! — отмахнулся от участкового майор и пошел навстречу двигавшимся в его сторону Жванку и Абуладзе.
Но Бондаренко не отстал от начальника милиции.
— Есть, есть тут элементы, Вадим Петрович! Помните, я докладывал, когда целая серия поломок была — на кране, на подъемнике, на экскаваторе...
— Все это досужие твои домыслы, Иван. Пора всерьез думать о своих обязанностях.
— Если кто-то и врэдит на стройке, — громко, посверкивая толстыми стеклами очков, заявил первым подошедший к Соколу начальник строительства, — так это Абуладзе. Я гранату или зажигательную бутылку бросил. Это я срываю сроки сдачи объектов и заметаю таким образом следы недоработок.
— Ты нам, Амиранович, мозги не пудри, — остановил Абуладзе Жванок. — Ясно, что тут произошло. Ясно и то, что у тебя на стройке порядка не стало! Я это и до шаровой молнии мог бы тебе сообщить. Она только ускорила это мое признание.
— А вы, значит, товарищ первый секретарь, склоняетесь к естественной природе взрыва? — не утерпел крутившийся около Бондаренко.