Дочь. Я спрашивала у папы — он тоже ее никогда не видел. Может, ты тетю Клару выдумала, чтобы пугать нас?
Мать. Тоже мне! Как хорошо, что у меня нет дочерей!
Дочь. Тогда расскажи.
Мать. У моей мамы было три сына и две дочери. Клара была на меня непохожа. Она любила сидеть у окна и улыбаться мужчинам. И никогда не вытирала пыль! В детстве я ее дразнила и говорила, что она — не наша, а от соседа. Мама один раз услышала, побледнела и выпорола меня.
Дочь. Так ты была злой, бабушка!
Мать. Я была примером для подражания! Я прикрывала колени и смотрела в пол, когда со мной говорили старшие. Я никогда, никогда не сказала ни слова поперек. А мама любила больше Клару…
Дочь. Почему она не вышла замуж?
Мать. Она была на год младше, ее не могли отдать, пока я не пристроена. А мне было нелегко найти жениха — я не извивалась полуголая перед окном, как некоторые, я легко простужалась и боялась сквозняка!
Дочь. Я нашла фотографии — нигде нет тети Клары…
Мать. Ты рылась в моих бумагах?!
Дочь. Ну и что?! У нас в семье все роются!
Мать. Она красила губы.
Дочь. Бабушка…
Мать. И сбежала с первым встречным — и жила с ним, как животное! А мама любила больше Клару…
Дочь. Ты скучала по ней!
Мать. Она все делала наперекор всем, против шерсти, и отец проклял ее, когда она сбежала, заявил, что у него нет такой дочери, а мама не выдержала — плюнула в него, и он ее ударил: у него не было выбора — он ведь был мужчиной, а потом мы справили траур по ней. Она всегда так громко смеялась, так неприлично…
Дочь. Она была живая, а вы…
Мать. Ее никогда не было.
Дочь. Ты все время говоришь разное…
Мать. Я старею, я забываю, что правда, а что — нет.
Дочь. Ненавижу!..
Мать. Меня?!
Дочь. У вас все так — становится ничем.
Мать. У кого?..
Дочь. У женщин! Иногда я смотрю на хлеб и не знаю, можно ли его есть, или это — тоже миф, и он растворится в воздухе, как только прикоснусь!..
Мать. Кем ты хочешь быть?
Дочь. Поздно: грудь растет… Буду женщиной.
Мать. У тебя и молоко будет — ядовитое!
Дочь. И пусть.
Мать. Ну да — лучше сразу знать, что вскормишь змею!..
Дочь. Я не собираюсь никого кормить!
Мать. Подожди. Тетя Клара — это я!
Дочь. Я так и знала!
Мать. Он бросил меня, и я вернулась, поджав хвост. Отец выбрал мне мужа.
Дочь. Ты все врешь!
Мать. Я не вру, она была. Тетя Клара — это я, но она была…
Дочь кричит и убегает.
Картина шестая
Жена яростно гладит военную форму.
Жена. Мне было так больно, что заболела голова, и ворочалась на плечах, как перезрелое яблоко, которое никак не упадет. А потом мне помогли. Я кормила кошку консервами и так порезала пальцы, что едва удалось остановить кровь. А я держала руку под краном, смывала кровь и думала: каждая разлука — репетиция смерти. Даже если сейчас он вернется, это только отсрочка, потому что когда-нибудь он не вернется. Не с войны, а из магазина или со двора, но не вернется. Я прижимала к пальцам ватку с перекисью водорода, и вата розовела, а я думала: каждая разлука — репетиция Главной Разлуки, и приклеивала пластырь и думала: это — для всех, универсально, как Макдональдс, такая вот смерть, и отмывала раковину от крови и думала про наш народ, как мы видим жизнь во всем временном объеме одновременно. Мы — путешественники во времени. Я с детства знаю, что будет дождь до того, как он пошел, и чувствую запах хлеба, едва начинаю месить тесто. А запах крови — как только открываю газету, правда, не всегда: войны бывают лишь по нечетным годам. Это оттого, что мы живем в маленькой стране у моря. Тут так тесно, что наше будущее живет вместе с нами, у нас интимные отношения со временем. Я мыла пол, заляпанный кровью и думала: если вернется, буду его любить — много и везде, и бесстыдно: у моря, в парке и даже на улице, и пусть осуждают, пусть смотрят с отвращением и кричат, пусть тащат в участок или в сумасшедший дом, мне все равно! Это они сумасшедшие, если не видят: может, у них время свернулось клубочком на коврике у дверей и урчит, а у меня оно стучит в висках и не отпускает. Остается только ловить волну, слиться с этим бешеным ритмом — тогда отпускает, нет, не отпускает, никогда не отпускает…