Владимир Шкаликов
БЕСПОРЯДОК
фантастический роман
Книга I. КОЛЫМСКИЙ ТОННЕЛЬ
Что ты, милый, ходишь мимо?
Я ж не мужняя жена.
Если есть необходимость,
То свобода не нужна.
(Лабирийская частушка).
Часть I
ПОБЕГ
1. Лишнего -- за борт!
Капитан Краснов поднялся на каменную лысину сопки и осмотрелся... Во все стороны, если не
замечать лагеря в распадке и дороги к нему, пейзаж был единообразен, но не удручал: желтый
сентябрьский пушок, наброшенный на черные столбики лиственничных стволов, создавал
настроение праздничной задумчивости. Нежная хвоя малорослых северных деревьев отработала
свой срок и готовилась опасть под первыми ударами мороза. Знание этой краткости природного
торжества и вызывало у Краснова грусть, которая, однако, вместе с паутинками "бабьего лета"
уносилась последним теплым ветерком в безмятежно безоблачное небо. И парила над суетой мира.
-- Страна маленьких палок, -- сказал Краснов громко. -- Воздух чист, прозрачен и свеж.
Он поправил на правом плече ППШ, висящий вниз стволом, и всмотрелся в распадок. Еще не
слышная из-за расстояния, по дороге от лагеря двигалась машина.
-- "Старателя" увозят, -- сказал Краснов. И усмехнулся странному свойству своей психики: на
работе у него никогда не проявлялась эта привычка -- разговаривать с собой вслух. -- Видно, воздух
разный, -- он снова усмехнулся, -- в лагере и здесь.
Невидимый с дороги, он проследил, как полуторка проследовала по распадку на север. В кузове
дрожали пустые бочки из-под горючего, а спиной к кабине на лавке сидели трое -- "старатель" и два
автоматчика по бокам.
-- На всю дорогу работы хватит, замерзнуть не дадут.
Конечно, если бы зек сумел их разоружить, то с двумя стволами да в их одежде он мог бы на что-
то рассчитывать. Но и это сомнительно, потому что харчей они с собой не взяли нисколько, а
голодным да после лагерного питания ему далеко не уйти и долго не продержаться.
-- Ничего, -- сказал Краснов, -- десятка не четвертак, авось не сдохнешь.
Он знал, что кривить душой перед собою -- напрасный труд, но не мог не позволить себе этой
небольшой слабости.
Все объяснялось просто, как патрон: двум капитанам, да еще однофамильцам, в одном лагере
не ужиться.
... "Старатель" прибыл в "Ближний" с небольшим этапом в конце августа и, несмотря на то, что
все в этапе, кроме него, были настоящие урки, держал у них полную мазу. По этой причине его и
следовало назначить бригадиром да отправить на заготовку дров -- все же фронтовик. Начальник
лагеря сказал об этом своему заму, лейтенанту Давыдову, но тот с сомнением покачал головой:
-- А вы знаете, какая у этого номера фамилия?
-- Да какая мне, хрен, разница? Хоть Гитлер...
Давыдов раскрыл свою папку и молча подал Краснову.
"Краснов Александр Васильевич, -- прочел Краснов. -- Воинское звание -- капитан... Десант...
Фронтовая разведка... Старая Русса, Сталинград, Курская дуга... Бухенвальд... Побег из поезда". М-
да... Пусть придет.
Однофамилец явился, хлопнул шапкой по бедру и бесцветно, шепеляво доложил:
-- Герр лагерфюрер, дарф ман... Гражданин капитан, зека Краснов по вашему вызову...
-- Ладно, -- прервал его Краснов. -- Ты чего это со мной по-немецки?
-- Обстановочка похожая, -- разведчик отвечал тем же низким и бесцветным тоном, только глаза
смотрели так, что Краснову захотелось кликнуть для компании тяжеловесного лейтенанта Давыдова.
-- А ты не путай, -- сказал Краснов спокойно. -- Там был враг, а тут все свои.
-- Понял, -- этот наглец сразу расслабился, шагнул к столу Краснова, уселся, как равный, на
место Давыдова, бросил шапку на соседний стул и потянулся к папиросам.
Такое в кабинете начальника лагеря не позволял себе даже лейтенант Давыдов.
-- Встать! -- тихо скомандовал Краснов. -- Два шага назад! Смирно!
Зек не спеша поднял на него светлые глаза, посмотрел в упор, и Краснов не выдержал, вскочил
первым, потому что ему почудилось, будто в следующую секунду будет прыжок. Зек усмехнулся,
убрал тяжелую руку от папирос, поднялся тоже, но шагать назад не стал.
-- Цу бефель, герр гауптман, -- тон прежний. -- Я же говорю, обстановка...
-- Молчать! -- Краснов говорил тихо, ибо кричать было нельзя, это значило бы окончательно
потерять лицо. -- Только вопросы и ответы. Ясно?
-- Ферштендлихь.
-- И только по-русски, без этого... Понял?
-- Яволь.
Краснов помолчал, глотая оскорбление, потом спросил по-прежнему спокойно:
-- Капитан?
-- Да.
-- Фронтовик?
-- Да.
-- Как попал в плен?
-- Не знаю.
-- Ну не надо! Как это -- "не знаю"?
-- Без памяти был.
Зек смотрел все так же холодно и безразлично, даже без издевки, которую Краснов всегда
замечал в глазах фронтовиков. Этот, конечно, не спросит: "А на каком фронте вы, начальник,
воевали"? Он и без вопросов видит Краснова до потрохов.
-- Как же они тебя, разведчика, за просто так отпустили?
-- Ответа не будет.
-- Что? Что? Ну?
-- Отвечал уже.
-- Вот и мне ответь.
Страшная улыбка вдруг раскрыла зеку рот. Она, вероятно, разила баб наповал, когда во рту
были зубы. Мягким, задушевным голосом этот артист прошепелявил:
-- А что, славянин, отпустишь, если поверишь?
Сдержаться было трудно. Но Краснов и тут сдержался. Он закурил, два раза сильно затянулся и
лишь потом медленно сказал:
-- А я тебя собирался бригадиром назначить.
-- Не пойдет, -- сказал наглец. -- Меньше батальона не приму.
-- Война кончилась, -- объяснил Краснов. -- Разведки фронтовой больше нет.
-- Значит, не сработаемся, -- оценил разведчик.
-- Кругом, шагом марш, -- велел Краснов.
Фронтовик влепил ему еще один долгий взгляд, забрал со стула шапку и не спеша удалился.
-- Позови мне лейтенанта Давыдова! -- крикнул вслед Краснов.
Когда дверь закрылась, он шагнул в угол, к музыкальной этажерке, собранной из тонких
лиственничных стволиков. Любимая пластинка всегда стояла на патефоне, новая иголка всегда была
заправлена -- оставалось только поднять крышку да завести пружину заранее вставленной ручкой.
В горячие довоенные времена, еще городским лейтенантом, он любил опускать иголку так, чтобы
сразу, без малейшего шипения, услышать музыку. Теперь же находил особую прелесть как раз в
этом загадочном шипении, похожем на голос пара в зимнем чайнике, на стремительный бег поземки
по дощатой стене, на треск полозьев по наледи, на шуршанье приводных ремней, на дальний шум
двуручных пил в промороженном лесу. Эти звуки, смешавшись под патефонной иглой, пели ему
прелюдию к наслаждению прекрасным, под них он вспоминал своѐ первое психологическое
открытие, сделанное ещѐ в детском доме: "Предвкушение обеда, когда идѐшь в столовую, вкуснее
самого обеда". Эти звуки мирили Краснова с неприятностями жизни.
К шипению присоединилась "Элегия" Глинки.
Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей.
Разочарованному чужды...
Да-да-да, разочарованному чужды... Тридцать лет таких усилий, столько жертв, столько
лишений, на горло собственной песне, сапогами по обнаженной душе -- и где же результат?
Прекрасное будущее дразнит из-за горизонта, поѐт с киноэкрана голосом Любови Орловой, летает с
нею над Москвой в открытом автомобиле... Когда-то еще долетит оно сюда, где незаметные герои
всенародной борьбы тратят жизнь на переделку вот таких, как этот разведчик, который полтора года