Перестраховывается, поди.
Антон споро вылез из кабины, крикнув напоследок, что будет через полчаса, и уехал из ангара на грузовичке. Вот это здрассьте.
— Давай хоть чаю тогда попьём? — предложил я.
— Давайте, Илья Алексеевич.
Мы успели и чаю попить, и баранками закусить. Смотрим — летит-пылит грузовичок. А из окна кабины — две довольные узкоглазые мордочки торчат. Кажись, понял я, как Швец собирается вскрывать замок…
— Вот, прошу любить и жаловать, Хотару и Сэнго! Вскрыватели замков и проникаторы куда угодно!
— Это ты здорово придумал! — похвалил я. Инициативу подчинённых надо одобрять. Наверное. — Ну что, сестрички, поможете?
— Конечно, дядя герцог Илья Алексеевич! — закивали обе.
Вот так меня ещё не навеличивали!
— Ну полезли тогда в кабину.
Я успел взобраться вслед двум мелькнувшим рыжим молниям как раз чтобы выкрикнуть:
— Стой! Эти кнопки не трогаем! Замри, сказал!
Обе лисы замерли, взъерошив ёршиком хвосты.
— Это вам не бирюльки! Щас ка-ак добанёт! Вы-то, может, и выживете. Ещё я, скорее всего. А вот ребятам — хана гарантированная. Аккуратно! Ясно?
— Ясно, дядя герцог! — Сэнго легонько треснула Хотару по руке: — Тебе мало от мамы попало?
— Много, — совсем тихонько пискнула младшая лиса и тяжко вздохнула: — Она меня плюшек лишила! Сама слопала! И ещё посмеялась обидно! — внезапно наябедничала на Айко младшая лисичка.
— За дело лишила? — решил сразу уточнить я.
— За дело, — вздохнула Хотару. — Но интересно же! Они с Главной госпожой Евдокией всякие травки в композиции составляют, а я?.. Я тоже могу! И не честно все плюшки есть! Они же вкусные! Очень! Мы такого в Нихон ни разу не пробовали… А она…
— Так, стоп! Главное, уясните: не все такие крепкие, как я или вы. И уже из этого свои каверзы устраивайте. А то вы пошутить захотите — и убьёте человека. Я знаю, вам на это так-то наплевать… Природа у лис такая… А вы подумайте, над кем в следующий раз шутить будете, если все перемрут? А?
— Ой, а тогда надо переделать… Ой-ой! — Хотару выскочила из кабины и заметалась по ангару. — Надо срочно в училище! Срочно-срочно!
Я усмехнулся. Судя по тому, что Сэнго спокойно сидела на крыше «Саранчи» и никуда не бежала, особо можно было не волноваться. Ну или старшей дочери Айко было вообще на жизни человеков плевать.
— Я исправила твою ловушку. Успокойся! Его не кирпичами засыплет, а мешком с пылью! И смолой польёт.
Ан нет, не совсем плевать!
— А там была смола? — навострила уши Хотару. — А я не знала!
— Так, хватит меня морочить! — Надоело мне что-то это представление. — Вас зачем привезли? Вон в том рычаге…
Сэнго хитро улыбнулась, отчего её глазки превратились вообще в щёлочки.
— Дядя герцог Илья Алексеевич, вы же вот это кольцо искали?
Ядрёна колупайка! Когда она успела? Я обернулся к креслу пилота — и, представьте себе, тайничок вскрыт! Аккуратненько так. Сэнго протянула мне массивный перстень с резным рубином.
— Там еще вот это было, — выложила она на сиденье малюсенький бархатный мешочек.
Я по-быстрому посмотрел. Ага. Как у нас говорят — каменья самоцветные. Только не простенькие, вроде бирюзы, а из тех, что подороже, чистой слезы. Несколько красненьких, пара голубых и даже зелёный проблёскивает. Последняя заначка? Возможно…
— Ну что, сестрички. Сегодня мы накупим вам столько вкусностей — съесть не сможете! Заслужили!
— Правда-правда? — Вот не ожидал, что более спокойная Сэнго примется прыгать по кабине и хлопать в ладоши. — Правда-правда, дядя герцог?
— Правда-правда!
А Хотару выпрямилась, ткнула в меня пальчиком и строго сказала:
— Дядя герцог Илья Алексеевич! Только ты знай, мы много можем съесть! Очень много. Много-много! Вот! Так и знай! И съедим всё одни, и ни с кем не поделимся!
— А чай облепиховый? — коварно улыбнулся Антон.
— А чего чай? А чего облепиховый? — повернулась к нему Хотару.
— Вы же помните, какой папа его светлости чай дивный заваривает?
— Да-да, помню! Очень вкусно! Мы его тоже будем! — притопнула ножкой Хотару.
— Тогда делиться придётся, — добил её Швец. — А то Алексей Аркадьевич тебе чай, а ты ему?
— Ой-ой… А… А тогда надо побольше купить! Чтоб поделиться было не жалко! — мгновенно нашла выход лисичка.
— Значит купим побольше, — закончил обсуждение я.
Закрыли мы ангар и на двух машинах — «Победе» с грузовиком — поехали к Сытину в кондитерскую. Чувствую, сегодня мы зятю выручку сделаем.
Действительность превзошла все ожидания. Лисы скупили весь магазин. Сладости еле-еле вошли в кузов грузовика. Да ещё в багажник «Победы» отправилось несколько коробок. Впрочем, я не жмотился. Потому как любой из тех камушков, что абсолютно равнодушно отдала мне Сэнго, с лихвой покрывал ущерб. Да, пожалуй, ещё и осталось бы. И это не беря в учёт стоимость перстня! Поэтому мы с усмешками да прибаутками таскали вкусно пахнущие коробки в машины и не жаловались.
Зато домой пришлось ехать аккуратно, чтобы вкуснятину не измять да не растрясти. А уж когда мы въехали во двор усадьбы… Это надо было видеть! Лисы с помощниками перетаскали все коробки в свою комнату, напрочь её заставив. С трудом закрыв дверь, Сэнго побежала искать папаню. А Хотару с видом неприступного стража принялась вести охрану сладких богатств.
— Да чего тебе? Чего, егоза? — удивлялся батя.
Лиса тащила папаню к дому.
— Чаю! Чаю! Чаю надо! С облепихой и малиной! И с клубникой! И с… — Тут лисичка запнулась. — С чем ещё можно? А мы вам вкусных булок дадим? А, папа дяди герцога? Дадим-дадим! Только чаю надо! Мы столько без него не съедим!
— Чего не съедим-то?
— Вкусного-вкусного! Сладкого-сладкого!
— Понятно. Вкусного-сладкого, чего ж не понятно-то? — Батя нашёл меня взглядом. — Заслужили? — Я кивнул. — Тогда пойдём! Самый большой самовар ставить будем!
— Да-да! Самый-самый! — прыгала вокруг отца Сэнго.
До сих пор непонятно. Как в пятидесятилетней лисе уживается такая мощь с мозгами и нравом подростка?
Кончилось тем, что честно поделившиеся с домочадцами сладким лисёнки сожрали почти всё, что купили. Не увидел бы — никогда не поверил бы! Сожрали, чаем заполировали и валялись раздутыми рыжими колобками на солнышке на крыше веранды…
ИЗ САМОЙ ИМПЕРСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ
Тем временем история со спущенным с лестницы подрядчиком получила своё продолжение. Его родители (надо полагать, наученные кем-то, а, быть может, от собственного большого ума), нажав на все возможные рычаги знакомств и подключив максимально высоких покровителей, подали жалобу самому государю императору, изложив действия Ивана Кирилловича в самом дурном свете. По писанному в жалобе (а я её тоже читал, а как же — это когда меня на первую и единственную беседу в качестве свидетеля произошедшего пригласили) всё было представлено как начальственное самодурство, необоснованная агрессия и жестокость, которая (внимание!) могла быть вызвана некомпенсированным посттравматическим синдромом. К жалобе прилагались описания полученных вследствие приступа начальственного гнева травм на нескольких листах и даже со снимками.
Не знаю уж, что сказали Кирилл Фёдорович и Андреем Фёдоровичем, а в наше училище явилась особая комиссия имперской канцелярии. Точнее, её единоличный представитель — секретарь по особым поручениям, Евгений Ильич Серёдкин, как следовало из его документов.
Вообще дядька выглядел калачом тёртым, времени был терять не намерен. Приехал, объявился у секретаря, испросил себе свободный кабинет и первым делом вызвал меня, попросив Хагена Генриховича (о, это была очередная стадия Хагеновского обрусения — присоединения к имени отчества!), Людочку и Ивана Кирилловича мест службы до беседы с ним не покидать.
— Вы не стесняйтесь, Илья Алексеевич, — сказал он, раскладывая на столе бумаги и поглядывая на меня короткими взглядами.
— А вы не опасайтесь, — усмехнулся в ответ я.
Секретарь прекратил перебирать бумаги:
— А… отчего же вы думаете, что я вас… боюсь? — и нахмурился слегка.
— А я не думаю. Я ж чую страх. А бояться меня не надо. Раз уж государь счёл, что я с малолетними курсантами могу работать, значит, имел убеждение в моей душевной уравновешенности. Или, как это модно сейчас говорить, в психической стабильности.
Секретарь несколько неловко откашлялся:
— Что ж, давайте перейдём непосредственно к нашему вопросу. Итак, что вы имеете доложить о произошедшем конфликте между Иваном Кирилловичем и господином Веретейко, Романом Селивановичем.
— Простите, не имею счастья знать второго упомянутого вами господина.
Господин Серёдкин коротко глянул на лежащий справа от него футляр. Ага, а это, поди правдомер! Что ж, только правду и ничего кроме правды.
— М-хм. Господин Веретейко вплоть до двадцать восьмого августа сего года отвечал за возведение ряда зданий и сооружений на территории сего Специального военного училища.
— Ах, этот! — понял я. — О личном конфликте я ничего не знаю. А вот факты, подтверждающие, что этот Веретейко — вор первостатейный, видел. Цельну папку! При непосредственном разбирательстве между Иваном Кирилловичем и этим прощелыгой не присутствовал, домысливать и перевирать не буду.
Он снова глянул на футляр и нахмурил одну бровь:
— Вы утверждаете, что при избиении не присутствовали?
— Утверждаю, — согласился я.
Серёдкин снова скосился и потёр подбородок:
— Но что-то вы видели?
— Много чего за последние дни видел.
— Илья Алексеевич, прошу вас, без ёрничанья. Мы с вами делаем одно дело, уверяю вас. Видели ли вы господина Веретейко непосредственно в день конфликта, двадцать восьмого августа?
— А-а! Так бы и спросили. Видел, конечно.
— М-хм! Что конкретно.
— Конкретно, поднимаясь по лестнице Общевойскового департамента тылового обеспечения, помещения которого по улице Большой были предоставлены Специальному военному училищу для размещения штабного отдела, я увидел, как распахнулись двери второго этажа и из них появился означенный вами тип.
— Вышел? — сузил на меня глаза Серёдкин.
— Нет, скорее вылетел. Возможно, запнулся в дверях, я, право, не знаю. Далее он довольно споро проследовал мимо меня, и более я его не видел.
Серёдкин, поджав губы, смотрел на футляр.
— И всё?
— И всё.
— А ранее вы его знали?
— Ни ранее, ни позже я ни разу не имел неудовольствия видеть сего типа.
— А как же вы узнали его?
— А я и не узнал. Я у Ивана Кирилловича спросил: кто, мол, это был? Он мне и сказал: подрядчик-вор. И папку показал.
— Понятно-понятно… А что вы можете сказать о состоянии господина Веретейко в тот момент?
— Да не знаю я, какое у него было состояние. В машину запрыгнул он довольно быстро и умчался сразу.
— Это вы видели?
— Слышал. Окно открыто было.
— Вы уверены, что это была именно его машина?
— Иван Кириллович лично наблюдал за его отбытием.
Серёдкин вздохнул.
— А теперь прошу вас, Илья Алексеевич, ознакомиться с жалобой об увечьях, — вот тут он и протянул мне то слёзное воззвание о помощи невинно пострадавшему с описью травм на пачке листов.
Что ж, я почитал.
— Занятно пишут господа! Я бы на вашем месте этих докторов тоже бы на правдомере поспрашивал. Так ли страшно всё было?
Впрочем, в том, что Иван прошёл хорошую школу рукопашного боя, я не сомневался. Мог отделать и похуже, если б не был в такой ажитации.
— Об том не волнуйтесь, — уверил меня Серёдкин, — опросим всех.
— От меня ещё что-то требуется?
— Можете заняться своими обязанностями, но прошу вас покуда никуда не отлучаться и домой не уезжать. Возможно, вы мне ещё понадобитесь.
— Хорошо.
Я вышел из кабинета, радуясь, что он расположен прямо напротив преподавательской, и решил пока посидеть там и почитать дельное наставление, подкинутое мне намедни Харитоновым. Двери в преподавательскую прикрывать не стал — любопытно же, кого ещё вызовут.
В общем, оказалось, что список опрашиваемых невелик и ограничен первыми названными именами. Сперва вызвали Хагена. Он пробыл там даже меньше меня и по выходе тоже зашёл в преподавательскую.
— Ну что? — спросил я. — Что рассказал?
— Ровно то, что видел, — пожал плечами Хаген. — Дверь открылась, появился человек, быстро пронёсся мимо нас. Не знаком. Не разговаривал. Ни одно слово из его пасквиля свидетельски подтвердить не могу.
— А, так тебе эти бумаженции он тоже дал почитать?
— Дал. Сомневаюсь я, что с описанными там переломами этот… как его?
— Веретейко.
— Вот. Что он смог бы сам открыть входную дверь. Она там довольно тугая.
— Сказал?
В кабинет процокала Людочка.
— Конечно, сказал! Я бы врачей тех тряхнул. Пишут, поди, за мзду подложные справки.
— Вот и я так думаю.
Людочку мурыжили дольше нашего. И вышла она, по-моему, слегка заплаканная.
— Ну что, теперь Иван. Ты на сколько ставишь?
— По времени?
— Ага.
— Я думаю, он за минуту уложится.
— А я — что у Сокола раньше, чем за полминуты, клапан сорвёт.
— На щелбан, — мы пожали руки.
Сокол подошёл к двери кабинета, оглянулся на распахнутую дверь преподавательской — мы с Хагеном разом показали ему поднятые сжатые кулаки, мол, поддерживаем — кивнул и скрылся за дверью.
Управился он за пятнадцать секунд.
В кабинете страшно грохнуло и принявший совершенно дикие модуляции голос Ивана заорал:
— Пусть спасибо скажет, что я его на месте не испепелил!!!
Кто-то (наверное, всё же, Серёдкин) отчаянно кашлял. Из-под двери потянуло дымом. Мы с Хагеном, не сговариваясь, бросились туда.
Стоило только распахнуть двери, как изнутри повалил чёрный дым.
— Сокол! Кха-х-х… — я отступил на несколько шагов назад и накинул самую мощную имеющуюся у меня защиту. Хоть немного гарь сдержит. Перекинулся и рванул в кабинет. Кашляло уже два голоса. Хаген, задыхаясь, тащил секретаря Серёдкина. Я сгрёб обоих и выставил в коридор, сам снова кинулся в дым: — Сокол, ядрёна колупайка, ты где⁈
— Да тут-х-х-х… — он сдавленно кашлял где-то в глубине. — Тут я-х-х…
Из коридора доносилось множество взволнованных голосов, топот ног.
Бегут сюда.
Да понятно.
А огня нет!
Вот это славно.
Я нашёл Сокола в дыму как раз в тот момент, когда прикрашенная рама поддалась и распахнулась наконец. Зазвенели стёкла. Заматерился наш дорогой начальник:
— Вот, с*ка, опять придётся стекло новое вставлять!
— Сокол, ты не представляешь, как я рад, что ты не сжёг канцелярского секретаря! Это ж ужас что было бы! — я от души его облапил и потянул вниз, подальше от стёкол и от дыма — внизу всё равно всегда прослойка воздуха есть.
— Что я — дурак, что ли, совсем? Стол сжёг, чисто для демонстрации! Тьфу ты, раскудрить её через коромысло! Ещё и стол новый покупать!
— Предлагаю взыскать с мерзавца Веретейко.
Иван посмотрел на меня слезящимися глазами:
— Ну ты придумал! А основание?
— Доведение начальства до ажитации!
— Ха. — в кабинете стремительно светлело, дым выносило в окно, и влетевшие в кабинет курсанты уже получили счастье увидеть начальника, сидящего у доски на полу. Рядком с огромным медведем, ага. — Ну куда⁈ Куда⁈ — заорал на них Иван. — Веник-совок несите, стёкла там убрать надо.
— И пепел, — подсказал я.
— Слышали? И пепел. Мне первая помощь не требуется, — Иван с кряхтением встал. — Но каков дядюшка, а⁈ Секретаря отправил. Жалобы на меня пишут, ишь! Ну я им… Я из них все их поганенькие душонки вытряхну! Ворьё, паскудники… И этим… тьфу… покровителям мало не покажется!