С тех пор на хуторе появился ещё один источник припасов на зиму: грибы сушили на ветках, а потом варили из них похлёбку. Но мальчишки всё равно избегали Миколку — в Лес он и спустя две зимы после смерти матери и сестры по-прежнему ходил один.
Дед Пантелей уже через зиму после того, как мама и Мила навсегда закрыли свои глаза, почти перестал выходить за пределы хутора — ноги отказывать стали. Тяжело и неуверенно ступая, опираясь на большую сучковатую палку, он добирался до бункера и, прислонившись спиной к ржавой стенке, наблюдал за кипевшей в поселении жизнью.
А после следующей зимы Миколка заметил в Лесу что-то новое: через мох и труху начали пробиваться побеги — тонкие, хрупкие, с влажными зелёными листочками непривычного для мальчика цвета. Нет, на Пустоши он встречал много новых ростков — трава с каждой зимой становилась гуще и выше, на небольших кустиках краснели мелкие красные ягодки, а жёлтые цветы, которые после темноты превращались в белый пух, теперь росли на каждом шагу. Но эти ростки были совершенно другими. Дед Пантелей сказал: Лес оживает — Миколка поверил ему, но, что это означает на самом деле, не совсем понимал.
Пробираться по молодым порослям и искать в них грибы и ягоды становилось сложнее, но он упрямо ходил в Лес каждый день — оставаться на хуторе было тяжело: косые взгляды старухи Маруси, пусть единственной, кто вспоминал ему, что он принёс Смерть, всё еще болезненно сжимали его внутренности.
Сегодня что-то было не так. Сорвав и засунув в плетёную корзинку несколько грибов, Миколка огляделся. Пахло иначе. Казалось, в Лесу стало светлее, чем обычно. Мальчик задрал голову, чтобы рассмотреть между причудливо изогнутых голых веток серое небо. Сначала ему показалось, что он увидел Солнце. Но в книгах оно было нарисовано жёлтым кружком с расходящимися лучами. Шар же, который мальчик увидел, был гораздо мельче и голубоватого цвета. Чутье сказало: «Бежать!» — Миколка сорвался с места в сторону хутора, где его ждал спасительный бункер. Поскальзываясь на влажных стволах валежника, тут же поднимаясь на ноги, цепляясь за сухие сучья деревьев, раздирая ладони в кровь, он бежал. Грибы Миколка потерял при первом же падении, потом и сама корзинка осталась на траве— надо бежать. Оглянулся только раз — голубой шар стал огромным, закрывал уже треть небосвода и неустанно следовал за ним. Больше смотреть вверх не стал — только нёсся, спотыкаясь, позволяя острым сухим веткам царапать лицо — только глаза прикрывал на миг, когда его хлестал очередной извитый пруток.
Миколка добежал до Пустоши — ступалось по траве гораздо легче, но страх взял своё: на заученной за тысячи раз тропинке он споткнулся о торчащее железное колено не-человека и упал — локоть пронзила острая боль, от которой перед глазами начали мерцать цветные разводы. Подняться на ноги уже не получалось. Смертельное голубое Солнце надвигалось. Дальше мир в глазах потемнел.
***
Сознание возвращалось постепенно. Было светло. Нестерпимо светло. Миколка не помнил, чтобы когда-то даже на открытой небесам Пустоши было так светло. Дышалось тоже легко. Полной грудью. Настолько, что после нескольких вдохов в голове зашумело и его новая обитель поплыла перед глазами.
Светлым было всё: стены, потолок, пол и даже непонятно откуда взявшаяся одежда на Миколке. Вот только источника света он не видел — не было привычной слегка чадящей лучины, не видно и известных из книг лампочек. Мальчик сел на постели и попытался вглядеться в сияющую белизну, но в комнате он был один. Притронулся к локтю — не болит. Есть не хотелось, пить тоже. На лице следов от царапин не обнаружилось. Соскочив босыми ногами на белоснежный пол — он оказался тёплым, — Миколка направился к тому, что посчитал выходом: проём был закрыт белой, как и всё вокруг, дверью. Мальчик попытался толкнуть её — не вышло.
Тогда он присел на пол в дальнем от двери углу, обхватив руками колени. Ждать пришлось недолго — в комнату зашли люди: такие же, как и те, что жили на хуторе, только гораздо красивее. Прекрасными были их лица: чистые, открытые, с пронзительными глазами. Прекрасными были их волосы: у женщин длинные, волнистые, блестящие, у мужчин — короткие, аккуратно стриженные. Прекрасными были их одежды: светлые, с блеском, из совершенно неизвестной Миколке материи.
От их сияющего вида ему стало ещё более страшно и одиноко — такими чужими были те, кто прилетел на голубом Солнце. Он, всё ещё прижимая коленки к груди в углу, начал раскачиваться и плакать, пытаясь скрыть от неведомых гостей свои едва слышные всхлипывания.