Мокро. Чернота пропитывает нетканую материю комбинезона. Обволакивает мои пальцы, проникает в рот и нос, пробираясь в трахею. Мой последний крик утопает в жидком мраке. Инстинктивно зажимаю веки, чтобы липкая чернота не попала в глаза.
Бз-бз-бз… бз-бз-бз… Моя тьма хочет говорить. Но выходит лишь разговор с самим собой. «Не верь им, Райан. Не верь. Они оставили тебя». Тьма больше не пугает. Уже неважно. Всё неважно. Темно.
— Есть! — Голос Олли продирается сквозь сумрачную жижу.
Открываю глаза, щурюсь на холодные лампы медотсека. Дисплеи на стенах расплываются цветными пятнами. Комбез на груди расстёгнут. Датчики тянут кожу. Пальцами чувствую пластик откидной кушетки, на которой лежу. На сине-сером фоне возникает лицо медика.
— Ну и напугал же ты нас, Райан, — подходит кэп.
— Вероятность, что специально подготовленный человек не выйдет из криосна, не более одного процента, — с важным видом вещает Олли, — всегда надеешься, что тебя это не коснётся. Но жизнь непредсказуема…
— Райан, ты как? — Кэп прерывает его, заглядывает мне в глаза. Интересно, что он видит?
— Жить буду, — улыбаюсь я, еле шевеля губами.
— Полежи пока. — Олли делает инъекцию в плечо и заботливо застёгивает молнию комбинезона.
Клинкет с шелестением выпускает их из медотсека, оставляя меня в одиночестве. Но я не один. Со мной моя тьма.
Резко сажусь. Спускаю босые ноги на прохладный пол, чувствуя подошвами каждую клёпку.
На столе Олли пусто. Верхний ящик закрыт. Нажимаю на ручки нижних по очереди. Четвёртый отвечает мне жужжанием приводов и выдвигается.
Запускаю руки внутрь. Бумаги, пластик, бумаги. Запакованные трубки. Ампулы. Ножницы. Лучше, конечно, скальпель. Но и ножницы подойдут. Зажимаю их в кулаке. Толкаю ящик бедром, закрывается.
Иду к двери, поднимаю глаза, останавливаюсь. Отражение в тонированном стекле медотсека. Моё. У меня нет лица. У тьмы нет лица.
«Не верь им, Райан. Не верь. Они оставят тебя…»
14. Рядом
Обнимая себя, ты сидишь на грязном полу. Метрономом капает вода. Ты сбежал сюда ото всего мира, но твоей боли не будет конца. Ещё ничего не закончилось, оно не закончится никогда. Почувствуй меня. Я рядом. В отголосках и шорохах тишины. В темнейших углах своей квартиры. Да-да, напротив. Готов коснуться твоих губ, но поцелуя забвения сегодня не будет. Рано.
Сейчас твоя кожа испещрена синяками, но там, глубоко внутри, я ударю ещё раз. Теперь ты знаешь, что мир может сделать больно. Я научу тебя, я расскажу. Верь мне. Ведь я в тебе, я никогда тебя не оставлю.
Для тебя я дыхание огня под водой, когда ты тонешь. Фантомная конечность, которая всё ещё болит. Растворяясь в боли, ты наконец почувствуешь моё дыхание. Ты поверишь мне. Ведь я нечто большее. Отринь жестокий мир, он покалечит тебя снова. Не доверяй никому, кроме меня.
Слеза застряла на ресницах. Ты сильнее, я знаю. Не дай себя сломать. Поднимаешься на ноги и смотришь в мутное зеркало. Видишь? Я в углу. Не бойся, я всего лишь сзади.
Горьким ядом теку по твоим венам. Меня не получится забыть. Отрицать, бежать, обмануть. Не выйдет, я всегда здесь. Вновь и вновь ты не скроешься, будешь чувствовать моё присутствие рядом. Ведь я в тебе. Я твоя суть. Я твоя жизнь. Я твоя смерть.
Я вновь буду здесь.
15. Шалость
Оку дождался, когда Ити вернётся к своим занятиям. Ощущение свободы всегда было эфемерным, абсолютным — никогда.
Оку не знал, есть ли вообще абсолют. Даже не знал, является ли он обособленной сущностью. Побуждение, яркая мысль в хаосе сознания Ити, которую тот лелеет как своё дитя.
Оку не мог сконцентрироваться. Его окружал хаос, он сам был хаосом. Или не был? Созидание не требовало много сил, хаос подпитывал себя сам. Бесстрастный, он казался Оку безжалостным, неотвратимым. Как Ити с его правилами. Хаосу есть дело только до самого себя.
Оку не пытался договориться с хаосом, бесполезно. Но Ити отпускал его. Доверял. Или в его упорядоченной вселенной не хватало иной силы. Силы, которой Оку только учился овладевать.
Оку не сразу понял собственную суть. Поначалу, как только осознал себя, было плохо, мучил Ити вопросами и почти всегда оставался без ответов. Потому что спрашивал не то. И не так. Потому что не был безразличен. Потому что его сила была мельче величия Ити.