— Тут нас трое художников — я, Кельвин и Вуглускр. — продолжала Мышь.
— Кто-кто?
— Ну ты их не знаешь, они вечером придут. Тебе у меня нравится?
— Нравится. — искренне улыбнулась Яна.
— Ну живи. — улыбнулась в ответ Мышь, — Только у нас с хавчиком проблемы.
— С чем?
— Ну с едой. Цивильная ты какая-то, не системная.
— Чего? Какая?
Мышь вместо ответа засмеялась. Смех у нее был звонкий, но смотрела она при этом куда-то в пространство, вверх, и это было странно.
— Слушай, Мышь, а ты не знаешь что нужно чтобы в театральное училище поступить?
— О, — Мышь поглядела на Яну с уважением, — Это тебе надо у Кельвина спросить вечером, он поступал когда-то.
— И чего, не поступил?
— Поступил, поучился и ушел.
— А почему?
— Каждому свое. — Мышь пожала плечами.
Они помолчали. Яна оглядывала просторную кухню — действительно, в углу стояла картина без рамы, на ней было что-то непонятное — какие-то закручивающиеся спирали, узоры. Под картиной сидел малыш лет двух, не больше. Он тихо перебрасывал в руке старую ободранную деревянную ложку и весело поглядывал на сидящих в кухне.
— А это кто? — спросила Яна.
— Бэбик? Это Мелкий. Мой бэбик.
— Твой? А отец где?
— Рольф? Его нет. — сказала Мышь.
— Сбежал, сволочь? — неожиданно вырвалось у Яны.
— Не, умер от передоза.
— Извини… — прошептала Яна. — От наркотиков?
— От черняшки — ханкой ширялся. — ответила Мышь.
Яна помолчала.
— А ты?
— А что я? Мне не привыкать, я так уже трех своих похоронила. Хорошо хоть Вуглускр у меня в этом смысле лапочка, кришнаит.
— Нет, в смысле, ты сама — не того?
— Черняшкой двигаться? Нет, я еще пожить хочу. — Мышь вдруг быстро взглянула на Яну, — И кстати учти, на этой вписке закон — опиюшников выписывают пинками, так что не вздумай сюда приносить чего.
— Да ты что? — обиделась Яна, — Я не наркоманка и не забулдыга какая-нибудь.
Она вдруг вспомнила в каком состоянии ее вчера привели сюда и осеклась.
— Нет, Дамка, я на всякий случай предупредить — тут все знают. Вайн всегда на ура, ганжа курим, колеса только если по праздникам, винтовых не приветствуем, а опиюшников, которые черным, медленным двигаются — вышвыриваем с лестницы.
— Я ничего не поняла.
— Ой, боже! Перевожу для цивилов — выпивку носить можно и нужно, марихуану курить можно, таблетками не закидывайся особо, первитин не вари, или потихоньку, чтобы массового винтилова не устраивать, а если что-нибудь маковое принесешь — ханку там или героин, то можешь забыть этот адрес, помирай где-нибудь на других вписках, хватит на мой век трупов.
Яна помолчала.
— Да ты не грузись, все нормально, это я так, профилактическую работу веду. — сказала Мышь.
В углу напротив сидели Еж и какой-то наголо бритый парень. У Ежа в руках откуда-то появилась гитара, и он медленно дергал струны.
— Спой «яйца»! — попросили вдруг две девицы, сидевшие за столом и нанизывающие бисеринки на нитку.
— Как вы задолбали со своими яйцами. — вздохнула Мышь, — откуда у меня на вписке берутся панки?
— Я не панк, я хиппи! — запротестовал Еж, — Это Космос панк.
— Да все вы хороши. — Мышь встала и вышла из комнаты.
Еж еще раз перебрал струны и хитро спросил:
— Значит «яйца»?
— «Яйца!» — хором закричали девчушки за столом и к ним присоединились еще двое парней, и даже кажется бэбик что-то гугукнул.
Еж ухмыльнулся, с важным видом перебрал струны и начал отбивать жесткий ритм — раз, два, три, четыре…
О, стыд и срам — я ходил по дворам,
Переулкам славы, аллеям гордости,
Одинокий мент попросил документ
И повесился от безысходности —
Бум! Бум! Бум! Все мы яйца в инкубаторе!
Бум! Бум! Бум! Все мы яйца в инкубаторе!
Бум! Все мы яйца-а-а-а!
Припев повторяли хором, подключилась даже Яна, а бэбик радостно колотил ложкой по своем матрасу. Но дальше вышла заминка — Еж забыл слова, да и никто тоже не смог вспомнить, поэтому припев повторили еще раза три, с каждым разом все громче и громче, пока наконец не вернулась Мышь.
— Эй, вы, децибелы, вы прекратите наконец? — она повернулась к Яне, — Понимаешь, вчера принесли эти гаврики новую песню, всю ночь орали. Космос под утро все-таки слинял, а песня осталась.
— Так это его песня? — догадалась Яна.
— Агы! — радостно хихикнул Еж. — Он же у нас поэт-песенник, блин!
— А что он еще написал? — спросила Яна.
— Да много чего. Песни у него панковские, стихи.
— Ну спой еще что-нибудь! — попросила Яна.
— А чего спеть-то? — растерялся Еж.
— Про Ленина спой. — усмехнулась Мышь.
— А, точно! — обрадовался Еж и громко объявил, — Исполняется революционный факстрот-кадриль про тусового чувака Ленина!
Еж подергал струны, словно проверяя, хорошо ли они держатся, и запел:
Все захлопали, а Яна даже закашлялась от смеха.
— Ой, чего я вспомнила! — закричала она, — Еж, а… один там короче написал стих про параноика!
— Лес дремучий снегами покрыт? — откликнулся Еж.
— Да, а ты откуда знаешь? — опешила Яна.
— Ну это же тоже Космос. — пожал плечами Еж. — Старое-старое.
— Еж, ты врешь! — возмутилась Яна, — Это Олег написал, ну… про которого я вам вчера рассказывала… — закончила она совсем тихо.
— Это он тебе так сказал?
— Ну да…
— Видишь ли, — Еж задумчиво перебирал струны гитары, — Этот козел живет с Космосом в одном доме, а мы частенько там на лестнице орали, курили вместе…
— Дамка, у меня к тебе просьба. — Мышь была серьезна и в ее глазах бегали искорки настороженности, — надо отвезти в одно место одну вещь.
— Да, конечно, а куда?
— Это я тебе сейчас расскажу. Тебе за эту вещь дадут денег. Много денег. Хотя почти все придется отдать, но нам хватит на хавчик очень надолго.
— А что это?
— Это пять килограмм анаши.
— Наркотики? Мышь, а почему сразу я?
— Потому что у тебя вид самый цивильный.
— Но я никогда наркотики…
— Да какие же это наркотики, это анаша!
— Но на нее ведь садятся и потом умирают?
— Кто тебе сказал такую глупость? На нее не садятся. Ну бывает иногда что человек без нее тоскует, как без кофе. Но никто от нее не умер сроду, по крайней мере я такого не слышала.
— А что от нее бывает?
Мышь поразмыслила.
— Глупеют от нее постепенно. Там клетки кое-какие особые в мозгу гибнут, по горсточке после каждой раскурки, только это не заметно так сразу, потому что гибнет горсточка, а их там миллиарды. Но как посмотришь на тех, кто несколько лет каждый день раскуривается — сразу поймешь.
— Ну вот видишь!
— А чего? А водку если пить каждый день — что, лучше будет?
— Не знаю…
— Ну лучше конечно, но не намного.
— Ну вот! А нервные клетки не восстанавливаются!
— Они еще иногда гибнут когда нервничаешь. — сообщила Мышь. — Я нервничаю.
— А чего ты нервничаешь?
— А что нам жрать нечего, а ты тут живешь уже неделю, а такую простую просьбу выполнить не можешь.
Яна вздохнула. Действительно, отказываться было неудобно.
— Ну ладно. Куда везти?
— Значит так, — оживилась Мышь, — Главное смотри чтобы ментов вокруг не было. Значит на Курском вокзале, у расписания, будет стоять человек… — Мышь подробно рассказала как и что.
— А если меня поймают?
— Тебя не поймают.
— А если?
— А если сейчас сюда придет милиция и всех поймают? Здесь знаешь сколько анаши? Осенью было пятьдесят килограмм, сейчас пятнадцать осталось.
— А ты не боишься?
— Ну знаешь, всего бояться — значит не жить вообще. А мы на этом живем. Летом бригадой едем на сборы в Чуйскую долину, где дикая конопля растет — собираем, сушим, привозим, продаем.
— Как, так просто едите и собираете? А если вас в поезде поймают?
— Конечно поймают если траву мешками в поезде возить! Ты думаешь что говоришь? Там не все так просто. Официально это как бы комсомольский стройотряд в летний стоительный лагерь едет. Так вот, туда и обратно якобы на автобусе, с комсомольскими песнями и стенгазетами. На самом деле только туда на автобусе, а обратно он едет весь забитый тюками, представляешь сколько там?