Приехали домой. На радостях мать решила пир устроить. Одолжила у соседей большой самовар. Все уселись за стол, предвкушая сладкое чаепитие. Мать открыла ведерко и ахнула. Вместо варенья в нем оказалась красная лососевая икра. Оказывается, мы по ошибке поповское ведерко прихватили. Мать попробовала — скривилась. Словом, вся семья дружно плевалась, отведав неведомой еды.
Мать вынесла ведро в сени. А мне икра понравилась. Я украдкой выбегал в сени и ложкой ел. Ну и, конечно, объелся. И с тех пор долго на икру смотреть не мог. А любил я, Иван Павлович, салат под названием «Извозчичий».
— Это что еще за блюдо?
— Э-э, брат. В трактире «Пятерка» столовались в основном извозчики. Для них мы и готовили этот салат. Вареная треска, крутые яйца, картошка и лук. Все это заправлялось уксусом, горчицей, разведенной растительным маслом.
— Гремучая смесь какая-то.
— Э-э, пальчики оближешь…
В ту ночь Лукин не мог уснуть. Долго они с Прохоровым вспоминали мирную жизнь.
«Как мало мы ценим свободу, — думал Лукин, тяжело ворочаясь на узкой постели, — когда владеем ею безраздельно, и только тогда, когда твое жизненное пространство ограничено колючей проволокой, начинаешь понимать, что свобода — бесценный дар, самое прекрасное, что может дать судьба человеку».
В юбилей принято подводить итоги, пристальнее вглядываться в прошлое, анализировать: как жил, как поступал в большом и малом. Пятьдесят лет! Порой думалось, что вся жизнь сложилась из двух частей — до войны и война.
Раны на ампутированной ноге стали заживать. Вскоре Синелобов выхлопотал у немцев костыли для Лукина, и он наконец-то стал подниматься с постели, учиться ходить.
Это были мучительные занятия. Немецкие костыли короткие, приспособленные для упора в локтях. Но правая рука у Лукина не действовала, опираться ею на костыль он не мог. Промучившись несколько дней, Лукин бросил костыли.
— Почему мне нельзя сделать протез? — спросил Лукин немца-врача так, на всякий случай.
Синелобов перевел ответ: в лагере такой возможности нет. Надо ехать в Берлин. Но для этого требуется разрешение начальства. К удивлению Лукина, такое разрешение было получено.
В Берлине, в районе Нейкельн, в здании бывшей гимназии, размещался госпиталь для раненых и больных военнопленных — французов и англичан. Лукина поместили на третьем этаже, в отдельной палате английского отделения. Доступ раненым англичанам к нему был запрещен.
Лукину поторопились сделать деревянный протез, выдали костыль и отправили в Луккенвальде.
Лукину даже не верилось, что наконец-то он может передвигаться сам; превозмогая боль в культе, но сам!
В лагере Лукин уже не застал Прохорова. Синелобов объяснил, что Ивана Павловича перевели в лагерь Вустрау, расположенный неподалеку от Циттенхорста.
В двадцатых числах ноября Лукина навестил Стефан Цорн. Лукин был уверен, что прибыл фашистский разведчик неспроста. Тот был весел и возбужден.
— Рад видеть вас, господин генерал, живым и здоровым! Поправиться, конечно, еще не мешает. Но стоите уже на ногах, и это меня радует.
— Если эту деревяшку считать ногой, то стою.
— Главное — стоять и двигаться. Хватит вам киснуть за двумя рядами колючей проволоки. И без дела, наверное, сидеть надоело.
Лукин насторожился. Это не ускользнуло от Цорна.
— Да не беспокойтесь, никто вас не принуждает работать на рейх. В лагере, куда мы с вами поедем, такие же военнопленные, ваши соотечественники. Но там, как бы это сказать… Климат мягче.
— Климат во всей Германии — гнилой, — проговорил Лукин, понимая, что Цорн в слово «климат» вкладывает другое значение.
— Кстати, генерал Прохоров уже там. Или вы не хотите снова жить вместе со своим другом?
Вустрау Курсы «пропагандистов»
В конце ноября сорок второго года генерала Лукина перевели в лагерь советских военнопленных Вустрау, неподалеку от городка Циттенхорст. Стефан Цорн не обманул Лукина. В лагере действительно уже находился генерал Прохоров. Лукина поместили вместе с ним в сравнительно просторной и даже уютной комнатке. И двор, и бараки были совсем не похожи на внутренний лагерь Луккенвальде.
— Удивляешься, Михаил Федорович? — наблюдая за Лукиным, спросил Прохоров. — И кормежка тут сносная, и обращение с пленными вполне нормальное.
— Ладно, не томи, Иван Павлович. Ты, как старожил здешний, поясни, что за чертовщина?
— Никакой чертовщины. Вустрау — не совсем обычный лагерь. Сюда отбирают военнопленных только со средним и высшим образованием. Тут что-то вроде карантина. Пленных наскоро обрабатывают психологически и направляют на курсы пропагандистов. Там две-три недели им читают лекции о прелестях «нового порядка» в Европе, возят по немецким промышленным предприятиям, в музеи, театры. Затем направляют в оккупированные области на должности учителей и служащих в разные административные учреждения. Кто поглупее, тех простыми полицаями. Тех, кто отказывается идти на курсы, отправляют в другие лагеря или к местным бауэрам на тяжелые работы.