Сценарий фильма «Если дорог тебе твой дом» Симонов написал вместе с участником боев за Смоленск писателем Евгением Воробьевым. Лукин был благодарен Симонову за то, что на съемках фильма тот свел его с боевыми товарищами — Маршалами Советского Союза Жуковым, Рокоссовским, Коневым. После войны, даже живя в одном городе, виделись они редко.
О многом удалось им поговорить тогда, вспомнить былое. На память о встрече решили сфотографироваться. Фотограф — молодой парнишка из съемочной группы, видимо, помощник оператора — долго выбирал место поудачнее, выстраивал маршалов и так и эдак, выискивая лучший ракурс. Лукин чуть припоздал и, опираясь на трость, прихрамывая, направился к маршалам.
— Папаша! — окликнул его парнишка. — Куда же ты, дорогой папаша? Разве не видишь, что я фотографирую полководцев?
— А это и есть полководец, — проговорил Жуков. — Генерал Лукин. Разве не слыхал о нем?
Парень смутился, прошептал чуть слышно: «Извините» — и спрятал покрасневшее лицо за камеру…
Стоя между Жуковым и Рокоссовским, генерал Лукин смотрел в объектив.
— У поражения мало родственников, — шепнул ему Рокоссовский. — Зато у победы их много. Так?
Лукин кивнул головой и вспомнил вдруг стихи Пушкина:
Не всем быть можно в равной доле, И жребий с жребием не схож.…Вскоре зрители смогли увидеть удивительно правдивый и мужественный своей художественной выразительностью фильм.
Конечно, в те девяносто минут, которые шел фильм, не могли вместиться подробные рассказы участников битвы о том, что они видели, пережили и совершили на дальних и ближних подступах к Москве.
На экране кадры минувших беев. Как, каким образом удалось фронтовым кинооператорам снять эти кадры в том кромешном аду — уму непостижимо. Звучит голос диктора: «Когда она началась, эта великая битва за Москву? В первый же день войны? Да! Под Смоленском и Ельней? Да! Здесь, в лесах под Вязьмой, где дерутся и умирают наши окруженные армии? Да, здесь идет битва за Москву и, может быть, решается ее судьба…»
Просматривая кадры фронтовой кинохроники, Лукин почувствовал неодолимое желание еще раз побывать в тех местах, где сражались и умирали его войска, где сам он пролил свою кровь, защищая Москву. Вместе с ним по местам боев поехал бывший военный корреспондент «Правды» писатель Михаил Брагин.
Чем ближе они подъезжали к Вязьме, тем больше волновался генерал, считая, что его никто тут не знает.
В гостинице мест для них не оказалось. Но стоило Брагину сказать, что приехал Лукин, как дежурная, переспросив: «Наш Лукин?» — выбежала из-за стеклянной перегородки навстречу Михаилу Федоровичу.
На следующий день, сменив «Волгу» на вездеход, они объезжали места боев.
Сколько их, памятных мест, разбросано на холмах Смоленщины и в лесах под Вязьмой и даже затеряно в лесных чащобах, запахано и засыпано землей! Много воды утекло в седом Днепре-Славутиче, упрятала земля солдатские могилы. На этих рубежах солдаты приняли смерть, на этих рубежах ушли в бессмертие. Неумолимое время сгладило окопы-шрамы на лице Земли. А шрамы, оставленные войной на человеческом сердце, — что их сгладит?..
Научный сотрудник Смоленского областного архива Леонид Котов показал Лукину ржавую винтовочную гильзу. В ней была записка. На небольшом клочке пожелтевшей бумаги — косые торопливые строчки. Сохранились лишь обрывки фраз, которые можно разобрать с помощью лупы: «…мы держались долго. Я, Курочкин Иван, Гуще… Ветр… Ивани…»
Кто они, эти герои? Известен лишь Курочкин Иван. А остальные? Считаются без вести пропавшими. Непросто встречаться с прошлым. Обнажив голову, Лукин глядел на записку, а перед мысленным взором всплывал крестьянский двор, раненые у костерка под облетающей яблоней и вопрос пожилого бойца: «Как с нами-то будет… пропадем? Или как?» Тогда генерал сказал им правду. Он не имел права скрывать горькую правду той тяжелейшей обстановки. Он сделал все, чтобы отправить раненых в тыл. Все, что было в его силах. Но трагические обстоятельства оказались выше. Да, как он и советовал, многие ушли к партизанам… Но большинство… большинство навсегда остались неизвестными солдатами.
В селе Шутово Лукин нашел избу, в которой размещался его штаб. Был полдень, неимоверно палило солнце, а перед мысленным взором генерала стояла дождливая, пополам со снегом, октябрьская ночь сорок первого года. Отсюда он передал последнюю телеграмму в Ставку о том, что отдает приказ взорвать и сжечь оставшуюся боевую технику и прорываться из кольца.