Здесь о том, чтобы действовать силой, и речи идти не могло. Мы просто не справимся и влипнем в неприятности. Поэтому операция по спасению наших людей затянулась чуть ли не до рассвета и до последнего висела на волоске.
Дело в том, что между этими полевыми лагерями немцев они устроили уйму секретов и натыкали какое-то немыслимое количество пулеметных точек.
Чтобы понять, насколько все было непросто, скажу, что нам пришлось вырезать семь пулеметных расчётов и девять секретов, подобраться к которым на приемлемую дистанцию было невообразимо сложно.
Не будь у меня моей способности, при помощи которой я нашёл все эти секреты и пулеметные расчёты, нечего было даже мечтать о том, чтобы выручить товарищей. Нереальная задача для одной мотострелковой роты, даже такой продвинутой, как у нас.
Так долго мы провозились ещё и потому, что пришлось, передвигаясь по-пластунски, вытаскивать большое количество наших раненых бойцов. Вообще удивительно, что такое количество подстреленных мы смогли утащить на эту южную конечность, да ещё и во время практически непрекращающегося боя.
Из ста пятидесяти человек личного состава роты в живых осталось девяносто два красноармейца, из которых относительно боеспособными были меньше полусотни, да и то большая часть этих боеспособных были легко ранены.
Командир роты (он пришёл к нам на замену Кухлянских), которого я протащил на начштаба батальона, старший лейтенант Остапенко, единственный из числа командиров, числящихся в роте, остался цел и без единой царапины. Он, рассказывая о произошедшем, был не похож сам на себя.
Человек действительно переживал, и рассказывая, не скрывал своей вины в произошедшем.
Начались все несчастья подразделения с откровенной глупости или может от переизбытка ненависти к оккупантам. Остапенко сам не мог внятно ответить, почему принял решение атаковать немецкую маршевую роту в самое неподходящее для этого время. Вернее, ответил и объяснил, но вот почему сделал это именно ранним утром внятно сказать не смог. Собственно, мотив сделать это у него был, и значимый. Но это мало его оправдывает, даже несмотря на то, что я его прекрасно понимаю.
— Понимаешь, командир, идут они такие, улыбаются лоснящимися харями, довольные жизнью, а на одной из повозок везут двух связанных молоденьких девчонок в форме военфельдшеров. — На этом моменте Остапенко как-то судорожно сглотнул и продолжил:
— Рядом с повозкой идёт здоровенный фельдфебель и на ходу беззастенчиво лапает извивающихся девушек. Я как представил, что на месте этих несчастных могла быть моя сестрёнка (она в медицинском учится), так и думать ни о чем другом не мог, кроме как об их уничтожении. В общем, не удержался я. Обогнали мы этих сволочей по лесу, подготовились и уничтожили из засады, как не раз отрабатывали на учениях. Никто не ушёл, потерь при этом мы не понесли, да и девчонок освободили, не задев. Только вот попались при этом на глаза авиаразведчику, непонятно откуда появившемуся. Летел, падла, низко и все успел разглядеть, да и наблюдатели за небом его откровенно прошляпили. Мы даже огонь по нему открыть не успели, как он ушёл, не заходя на повторный круг, чтобы рассмотреть происходящее получше.
После этого все и началось.
Немцы, как взбесились, и нагнали к лесу столько всего, что довольно быстро стало понятно, самостоятельно нам не вырваться. Тогда я решил поставить штаб в известность о происходящем, надеясь протянуть до ночи.
Остапенко говорил, безэмоционально уставившись застывшими глазами в одну точку, заново переживая произошедшее. Когда я начал рассказывать, кто, где и как погиб, перечисляя бойцов и командиров по именам и фамилиям, из глаз у него непроизвольно потекли слезы.
На самом деле, на это страшно было смотреть. Ведь не было ни всхлипываний, как это бывает, когда человек плачет, ни вытираний этих самых слез рукой, даже лицо не поморщилось. Они просто текли, а он, не останавливаясь, все также безэмоционально продолжал рассказывать.
Они только каким-то чудом дожили до ночи, играя весь день с немцами в подобие игры — кто кого перебегает, перехитрит и уничтожит. Неизвестно, сколько ребята при этом уничтожили противников, но явно немало. Ни разу, по словам Остапенко, поле боя в лесу не оставалось за противником после многочисленных стычек, засад и даже полноценных боев.
Если бы не ограниченное количество боезапаса и не немецкие миномёты, от работы которых и понесли основные потери, можно было бы воевать в лесу и подольше. А так рота, по сути, перестала существовать. Воссоздать её в удобоваримом виде получится ещё не скоро.
По окончании операции спасения, как её начали между собой называть бойцы, из-за быстро наступившего рассвета дневать нам пришлось, укрывшись в крохотной просматриваемой насквозь рощице, чуть ли не на глазах у немцев, активно шастающих по близлежащим дорогам.