Конец интерлюдии.
Перелет до столицы я самым наглым образом проспал. Проснулся только во время приземления, когда самолёт побежал по взлетке.
Встреча удивила уже тем, что на аэродром приехал Михеев, у которого по-любому сейчас со временем должен быть жуткий напряг. Мне ещё так и не разрешили вставать, поэтому я встретил его, лёжа на носилках, которые из самолёта вынесли так осторожно, что у меня невольно в мыслях проскочила ассоциация с хрустальным гробом.
Понятно, что поговорить нам с ним в присутствии множества посторонних людей особо не получилось. Только и того, что поздоровались. Он, наклонившись, слегка меня приобнял. На этом все. Он начал распоряжаться, что, куда и как. Мне же только и оставалось, что наблюдать за всей этой движухой. Единственное, что я ещё сделал, так это попросил Михеева проследить за судьбой немецких врачей, которые прилетели вместе со мной. Так или иначе, а без их участия вряд ли у меня получилось бы выкарабкаться. Я чувствовал себя перед ними в долгу. Ещё я успел попросить, чтобы нас с Кухлянских, которого эвакуировали вместе со мной, отправили в один госпиталь. А то мало ли куда его отправят, ищи потом по всей Москве. Терять такого начштаба я, в принципе, был не согласен.
Увезли нас с аэродрома на странном подобии автобуса, специально оборудованного для транспортировки лежачих пациентов. Я даже не знал, что подобное есть в этом времени. Дорога была не особо продолжительной, но я успел по пути скользнуть в свое бестелесное состояние и осмотреться.
Удивило обилие охраны. Всё-таки сразу два грузовика, полных красноармейцами, это перебор.
Михеев, встретив, не отправился по своим делам, а возглавил на своей эмке нашу колонну. Довёл её до незнакомого мне старинного особняка, в котором был оборудован госпиталь. Он, несмотря на вовсю идущую войну, совсем не выглядел переполненным.
Здесь я с интересом втихаря понаблюдал, как он ругался с одним из врачей из-за моего начштаба. Его не хотели здесь размещать, ссылаясь на то, что в отношении этого человека не было приказа принять его на лечение.
Странный, надо сказать, подход к делу. Ещё более странно то, что заместителю наркома пришлось куда-то звонить, чтобы решить этот вопрос. Похоже, в очень непростом госпитале нас решили разместить для лечения. Это наблюдение подтвердилось ещё и тем, что здесь, в принципе, не было многоместных палат, как это принято в Союзе. Все палаты тут были одноместными, и похоже, оборудован он был по максимально возможному для этого времени разряду.
Я даже предположить не мог, что в Союзе может быть что-то подобное, но не верить своим глазам не мог.
Что ещё удивило, так это обилие медсестёр, настоящих красавиц. Впечатление, как будто их сюда с какого-нибудь конкурса красоты отбирали, чего, по моему мнению, в принципе быть не могло.
Очень забавно было наблюдать за поведением Кухлянских, который с ошарашенным видом не сводил глаз именно с пары медсестричек, сопровождающих его носилки, установленные на каталку интересной конструкции.
В общем, что-то не чисто с этим госпиталем, и меня, откровенно говоря, это очень напрягало. В конце концов, подобные условия совсем не для человека моего ранга, и я уже очень хорошо для себя усвоил, что, кому много даётся, с того и спрос вдвойне.
Тем не менее, несмотря на необычность заведения, удивления я не высказывал и вёл себя будто ничего необычного не происходит. Да и что мне было делать? Кричать, чтобы везли в другой, обычный госпиталь? Это выглядело бы по меньшей мере глупо, тем более что обычный человек из-за ночного времени суток особых странностей не рассмотрел бы.
Правда, тут я немного лукавлю, потому что вряд ли в обычном заведении подобного толка врачи стали бы столь интенсивно заниматься поступившим к ним пациентом. Если только не требовалось бы немедленно операционное вмешательство.
Здесь же о покое можно было только мечтать. И пока меня полностью не осмотрел молодящийся пожилой врач с замашками аристократа в хрен пойми каком поколении, об отдыхе можно было и не мечтать. Правда, надолго этот осмотр не затянулся, но все равно навевал определенные мысли.
Рано утром меня замучили всякими анализами, процедурами и навязчивым вниманием. Мне все больше не нравилось происходящее и очень захотелось убраться отсюда в любой другой, пусть и самый захудалый госпиталь. Нет, я совсем не против лечения и разнообразных процедур, но держать меня в неведении о происходящем в стране (на просьбу принести газеты ответили, что не положено) — это уже перебор. А учитывая, что мне и поговорить-то не с кем, так и вовсе переходит все разумные границы.