— Ей, мужчина! Тебе подойдет итальянская куртка.
— Грошэй нэма, — ответил Иван Григорьевич по-украински.
— Во быдло! А глядит по сторонам, будто с доллярами.
По акценту — своя, прикордонная. За все годы, сколько он помнит себя, быдлом его еще не обзывали. На молодую грудастую землячку обиды не было. Сбой произошел, как он считал, где-то на вершине власти. А этой девахе, которая ему во внучки годится, не скажешь, что до быдла он еще не дошел, что в сейфе КГБ — до разгона этой фирмы — хранились его награды: два ордена Красного Знамени. Своих орденов он так и не видел, как и не видел своего партбилета. Однажды ему на глаза попался снимок в журнале «Веркунде»: коридор Управления госбезопасности СССР, на полу — груда документов, и среди них — как гласила подпись — партбилеты чекистов, работавших нелегалами. Западные журналисты вытирали о них ноги.
На толкучке Ивану Григорьевичу сразу же повезло. Пожилая светловолосая женщина — с виду то ли врач, то ли библиотекарь — продавала школьные учебники, Иван Григорьевич опустил на асфальт дорожную сумку, наугад взял книжку. Это был учебник по математике для шестого класса. Вслух прочитал:
— Нурк Энн Рихардович, Тельгмаа Аксель Эдуардович. — Этих авторов он знал по их научным работам. — Вы библиотекарь?
— Учительница. А книжки моего сына.
— Он еще учится?
— Работает. В Уренгое. Может, слышали? — Женщина, встретив собеседника, разговорилась. Вот уже полгода от сына никаких известей. Она и писала, и телеграмму давала.
— Уренгой в другом государстве, — говорила она. — Письма идут месяцами, да и дорого их посылать. А у меня кроме безработного мужа на руках еще младший сын. Хотя он и на казенном обеспечении, но какое оно в интернате? У мальчика что-то с головкой случилось.
Женщина рассказывала о своем горе и словно забыла, что она вышла на рынок продать учебники старшего сына.
— Вы младшего врачам показывали? — участливо спросил Иван Григорьевич.
— Смотрели в нашей больнице, — ответила та, понижая голос до шепота: — А чтоб показать знающему специалисту, нужны деньги. А где они у школьного преподавателя?
— Вы что преподаете?
— Химию.
— Тогда мы немного коллеги, — улыбнулся Иван Григорьевич. — В институте, где я учился, химия была моим любимым предметом.
— Вы, как я понимаю, врач?
— Что-то в этом роде. Если найдете нужным, посмотрю вашего сына.
По изможденному лицу женщины словно пробежал солнечный зайчик. Она подняла глаза, они, голубые-голубые, вдруг словно помолодели.
— Правда?
— Постараюсь определить, — уточнил Иван Григорьевич.
— Есть ли надежда на выздоровление?
— Если та болезнь, о которой я догадываюсь, то есть.
— А где вас найти?
— Нигде. Я сегодня утром с поезда. И с жильем не определился. А вообще-то я приехал в свой родной город. Здесь я родился. Но не знаю, остались ли у меня знакомые. Поищу.
— Тогда поживите у нас, — тут же предложила женщина. — Пока не отыщете своих знакомых, — сказала и смутилась. — Только одно у нас неудобство: мой муж большой говорун. Особенно когда выпьет. Каждому жалуется, почему его выставили за ворота. Он инженер… Что-то изобретал. Это у него всегда получалось… А я даже книжки не могу продать.
— Продадим, — заверил Иван Григорьевич. И уже через пять минут нашел покупателей: двух подростков, торговавших мороженым. Он им стал рассказывать, какие это удивительные авторы. Собрал толпу зевак. А зеваки, если их заинтересовать, — все раскупят. В пять минут книжки раскупили.
Так Иван Григорьевич познакомился с семьей Забудских: Надеждой Петровной и Анатолием Зосимовичем. Двухкомнатная квартира в блочной пятиэтажке досталась им по наследству — от Забудского-старшего, горнового мастера металлургического завода. Квартира маленькая, тесная, к тому же на последнем этаже. Еще недавно она была перенаселена: в ней обитало сразу три поколения. Старики, родители инженера, померли в начале перестройки, старший сын, Евгений, уехал на Север, младшего, Игоря, поместили в интернат — чтоб не голодал, да так он там и остался.
Первое, что бросилось Ивану Григорьевичу в глаза, когда он переступил порог этой, некогда популярной «хрущевки», была бедность. Все вещи, включая посуду и бытовую технику, двадцатилетней давности, а сам хозяин, высокий, сутулый, высохший от худобы, выглядел бомжем: на нем был серый с потертыми локтями пиджак и такие же с потертые на коленях брюки. От молодости осталась привычка носить галстук.