Шура, как у себя в квартире, запетляла между станками и тумбочками, приветливо кивая туда, сюда, и привела меня к высокому пожилому человеку с усами цвета кедровых шишек. Человек протирал чистенькой веселенькой тряпочкой чистую матово-блестящую станину фрезерного супер-агрегата и с неудовольствием морщился, обнаруживая соринку.
- Поговорить надо, Геннадий Иванович, - сказал я, - а тут шумно очень.
Иванов охотно бросил тряпку в ящик, подмигнул Щуре и тяжело задумался.
- А пойдем в курилку, - сказал, хорошенько пораскинув мозгами, - там и нет никого, и тихо.
- Шурочка, вы подождите здесь, пожалуйста. Мы ненадолго.
Девушка надула губки, что-то хотела возразить, но, видимо, вспомнила инструкции и покорно присела на стульчик.
- Не трогай здесь ничего, дочка, - предупредил ее Иванов, ревниво оглядывая станок. - Полезешь - насмерть вдарит.
Я угостил Геннадия Ивановича московской сигаретой. Прежде чем задымить, он бережно повертел ее в пальцах, понюхал:
- Ява. У нас такие же продают, только местного изготовления. Не то, конечно. Федот, да не тот... Слушаю вас, товарищ...
- Виктор.
- Слушаю, Виктор. Весь, как говорится, внимание.
Его глаза желто светились под цвет усов, алые свежие молодые губы приоткрылись в легкой усмешке.
Ни любопытства, ни беспокойства - вежливый привет.
- Я, скорее всего, зря у вас отнимаю время, Геннадий Иванович. Уж тогда простите.
- Давай, Витя, давай, не тушуйся. Ты из Москвы, что ли?
- Ага.
- Значит, по прибору опять.
- С вами что же, уже беседовали?
- Со мной - нет. Не клеится там у вас чего-то?
- Трудно понять, Геннадий Иванович. Прибор вылизали до последнего волосика и ничего не нашли. И в том узле, который вы поставляете, ничего не нашли.
Но подозрение на него падает. Как хотите, а на него.
- Подозрение?
- Подозрение, Геннадий Иванович. Какой-то параметр не выдерживается.
- Параметр?
- Скорее всего.
Иванов насупился.
- Так это тебе к начальству надо обратиться, Виктор. К Капитанову лучше всего.
- Обращался. И не я один.
- Да-а. Прямо не знаю, что сказать. Если, к примеру, меня имеешь в виду, так я все по чертежу делаю. Пойдем, проверишь.
- А станок?
- Станок - первый сорт. Я и не мечтал на таком работать. На станок и грешить нечего. Подходящий станок, побольше бы таких. А он один у нас и есть.
Мне доверили, потому что другие боятся. Дорогая, скажу тебе, штука. Правда, я слыхал, теперь и наши начали делать. Но я не видел, врать не стану. А этот станок - экстра-класса. Лучший в мире. Финны, правда, я слыхал, еще лучше делают. Да куда уж лучше!
Сам увидишь.
- Ничего я не увижу, Геннадий Иванович. И вообще, дело мое швах.
- Чего так? Обидел кто?
В его вопросе не было подвоха, я понимал. Честный, простодушный человек со мной разговаривал.
Спроси я у него сейчас тридцатку взаймы - помнется, поднатужится - и даст. А я обман держал в кармане, как кастет.
- Вы давно здесь работаете, Геннадий Иванович?
- Давно, Витя. С самого начала. До войны пришел.
- Воевали?
- А как же. Все воевали, кто мог.
Он докурил сигарету до фильтра и с младенческим любопытством следил, как сизым дымком тлеет вата.
- Значит, когда Никорука назначили директором, вы уже здесь работали?
- Федор Николаевич ко мне советоваться приходил. Да. Уж поверь. Было время. Это теперь он далеко, аж на шестом этаже. А было время советовался.
Так-то.
Нехотя сделал я следующий шажок:
- Что же, так он сильно изменился?
Иванов поглядел на меня пристальнее, что-то хотел, видимо, разглядеть, только мои жалюзи наглухо закрыты, и замок на них пудовый. Вот это и не понравилось старику.
- Какой он, Витя, это нас не касается. Это вопросы высшего порядка. Да и тебе-то зачем?
И еще я сделал шажок, может, и лишний. За бровку вышел.
- Говорят, хорошая премия за узел вам светит?
Слыхали, Геннадий Иванович?
- Пошли, Виктор, засиделись. Кончился перекур.
Аида! - Встав, добавил назидательно: -Тебе тоже не посоветую одну за одной смолить. Легкие ссыхаются и чернеют.
Шура Порецкая - ангел сероглазый - терпеливо дожидалась, стерегла импортный станок. Но уже не одна. Около нее и даже как-то сверху тряс волосьями статный паренек, парил орел над случайной добычей.
- ...скукочища - тьфу! Катька Воробьева чухаря привела, фокусы показывал. Сдохнешь! Пятаки глотал, а Жмот ка-ак звезданет ему между лопаток - он пятаком и подавился. Еле откачали...
- Глупо! - жеманясь, сказала Шура. - И правильно, что я не пошла. Одни глупости там у вас.
- Подрыгались под маг, - не уступал парень. - Ко мне Зинка липла. Звала к себе в гости, между прочим.
Молодые люди так увлеклись беседой, что не заметили, как мы подошли.
- Брысь отсюда, бездельник! - приказал Геннадий Иванович. - Хиляй!
- Но-но, батя! - парень занавесился волосами, отодвинулся, но не оробел. - Не возникай!
Помедлив для приличия, он с форсом, покачивая бедрами, удалился.
- Хипарь вшивый! - сказал ему в спину Иванов. - Говорить-то по-русски не умеет.
Шура вступилась за знакомого:
- Почему не умеет. Манера просто такая, Геннадий Иванович. У вас свои слова, у молодежи свои. На слова ведь тоже мода есть, как на одежду.
Иванов с сомнением, но беззлобно покачал головой:
- Мода у него одна - груши околачивать.
- Ой! - сказала Шура. - Это уж совсем ни при чем.
- Как же ни при чем? По словам да по прическе если судить, ладно, можно и ошибиться. Согласен.
А по работе не ошибешься. Как человек работает, такой он и есть. Ты уж, Шурочка, не сомневайся. У твоего гаврика и руки кривые, и ум корявый, и душонка скользкая. Он у меня три месяца в учениках ходил, я знаю, что говорю.
- Он никакой не мой! - сказала Шура, слегка порозовев, что придало ей сходство с распускающимся бутоном.
- Спасибо за разговор, Геннадий Иванович, - сказал я. - До свидания. Может, еще придется встретиться.
Мне не хотелось, чтобы он остался обо мне совсем уж дурного мнения. Но и хорошего я оставить не мог.
Я мог только лезть в душу и знать, что, чем быстрее разойдутся слухи о моей пронырливости, тем лучше.
Иванов, протягивая на прощание руку, смотрел на меня с подкупающе-небрежной казацкой прямотой. Он смотрел на меня точно так, как боевой запорожец, вероятно, вглядывался в одуревшего от подозрительности турка.