Жил с ней два года. Теперь - ша! Вчера подослала брательника - во-о, будка! - убийца. Думаешь, меня он испугал? Черта лысого! Горжецкий человек уступчивый, но не дави ему больную мозоль. Не надо. Голый по миру пойду, а с ней жить не стану. Шабаш!
Как благородный человек. С ума спятить. Отравить хотела. Слышь, в водку подлила скипидару. Я выпил, ничего... Брательнику говорю - лучше в могиле живому гнить, чем с твоей сеструхой. И он понял.
- Эдуард Венедиктович, я к вам по поводу... Мне сказали, только вы можете сделать как надо.
Вернувшись в будничный мир с высот любовного экстаза, Горжецкий горестно поник - Чего?
- Приборчик, говорю. На вас вся надежда.
- Не надейся, парень. Зазря не надейся. Ко мне все подходили. Сам Капитанов уговаривал. Черта лысого. Я не бог. И никто не сделает. Потому что нет условий технологии. Ты Горжецкому верь, и он тебе всю душу откроет. Как благородный человек. Она сама себя делает - деталька эта.
- Не понимаю, Эдуард Венедиктович.
- То-то, что понять трудно. А вот пример. Привези ты в тундру лимон и посодь. Будет он расти? Не-ет.
Потому что условия не годятся для роста. И шабаш.
Сто лимонов посодь, пять вырастут. Почему? Тут тайна, которая доступна не нам.
- Теперь я вас вроде понял. Спасибо.
- Я ей сказал: еще раз мне пакость придумаешь- уйду насовсем. Что дальше? Берет она бидон с пивом и льет его в раковину. Оскорбление личности?
Да. Льет и хохочет. Надо мной. Что я сижу с пустым стаканом. А я за этим пивом чуть в очереди не угорел.
У меня давление - сто сорок на шестьдесят. Можно жить?
Горжецкий проводил меня по коридору до Шурочки. На прощанье посоветовал:
- Женщина - враг людского рода. Пусть у ней груди, мордафон, а в сердце - червь. Ты мне поверь, я постарше тебя. Никаких оков. Живи свободно, как парящий орел... Будет случай, заходи, товарищ.
- Непременно. Удачи вам, Эдуард Венедиктович.
Шурочка моя, озорной ребенок, давилась от смеха. Первый раз я видел, как она смеется от души, без остановки. В коридоре, в лифте. Волосы струятся, щеки горят, зубы щелкают. Маленькая чародейка! В лифте я схватил ее за плечи, чтобы привести в чувство, потряс слегка, и она не отстранилась.
И в смеющихся очах ее отразилось то выражение, которое прямо противоположно растерянности. Оно общее у всех женщин, я видывал его и раньше. Чем реже его видишь, тем спокойнее жить.
- Такой смех не украшает молодую девушку, - сказал я.
- Какой?
- Будто тебя в муравейник посадили.
- Фи, как пошло! - это уже с оттенком торжества. Милая девушка, я давно, как опытный дворовый пес, не беру в рот отравленную приманку.
- Он что - известная тут у вас личность?
Шурочка, не отвечая и не мигая, смотрела на меня расширенными, потемневшими зрачками. На наше счастье, лифт остановился.
Капитанов встретил меня против ожидания любезно. Достал из сейфа чайник, стаканы, заварку. Сунул в чайник самодельный кипятильник - две припаянные друг к другу стальные пластинки. Как и в первый раз, я поразился несоответствию его богатырского облика с крохотным казенным кабинетиком. Его ловкие, собранные движения навевали мысли о просторе, земных дубравах, сереброструйных протоках.
- Что же это вы совсем пропали? - приветливо поинтересовался Капитанов. - Не нуждаетесь, значит, в нашей помощи?
Я ответил неопределенным жестом.
- Вижу, вижу, время зря не теряете. Ха-ха-ха!
Это намек на мою разукрашенную физию, на гульбу. Намек одобрительный: завидую, дескать, не скрою, завидую. Сам такой.
- Что-то я Шутова там не приметил, в комнате.
Не заболел ли? - спросил я.
- Отпросился. С обеда отпросился. Подружились с ним?
- Хороший парень...
- Хороший парень что-то зашибать стал не в меру. Как талант, так и с вывихом. Не дает бог человеку просто талант, просто ум. Обязательно с нагрузкой.
Вы замечали?
- Я об этом пока не думал.
Капитанов смотрел на меня все ласковее, все одобрительнее. Интересно, какой у него самого вывих?
Лишь бы не склонность к членовредительству.
- Вам заварки побольше, поменьше?
- Все равно.
- В нашем климате чай - спасение. Берите стакан, вот сахар, прошу. Не стесняйтесь!
- Спасибо, спасибо!
От неприязни ко мне, изгадившей нашу первую встречу, не осталось и следа. Он ухаживал за мной, как за желанным, дорогим гостем.
- Не торопитесь, горячо. Осторожнее, Виктор Андреевич, обожжетесь!
Сам он пил кипяток большими глотками, как квас.
После каждого глотка шумно и глубоко выдыхал.
В благолепном молчании, обмениваясь улыбками искренней приязни, мы чаевничали.
- Эх, хорошо! Вот уж истинно хорошо! - говорил он.
- Великий напиток! - вторил я. - Великий!
- Живая вода. Истинное слово, живая вода!
- Кофе там, какао - это Запад. А мы - чаевники, Никуда не денешься. Азия.
- Верно. Так уж верно, Виктор Андреевич.
В комнату заглянула Шурочка.
- Тебе чего, милая?
- Мне ждать, Владимир Захарович?
- Иди к себе, Шурочка. Понадобишься - позовем.
Я правильно говорю, Виктор Андреевич?
- Конечно.
"Сколько еще он собирается ломать комедию?" - подумал я. Капитанов точно услышал мой немой призыв.
- Ну-с, - он отодвинул стакан, всем своим видом показывая, как ему неприятно переходить к делам, как скучно. - Не хочется вас огорчать, Виктор Андреевич, а немножко придется. Есть одна маленькая неприятность.
Я в изумлении вскинул брови.
- Впрочем, пустяк. Женская экзальтированность, и все такое. Я думаю, ничего серьезного. Шацкая Елизавета Марковна. Впрочем, очень уважаемый на предприятии человек, заслуженный работник.
- А что с ней? - встрепенулся я, в свою очередь с неохотой выпуская стакан из рук. - Не захворала ли?
- Здорова, вполне здорова. Не волнуйтесь... Но вот она говорит шантажировали вы ее. Чуть ли не судом пугали. То есть прямо-таки в тюрьму грозили упечь принародно. Как же так, дорогой Виктор Андреевич? Я-то, конечно, не верю, но она собирается с жалобой идти по инстанциям. Такая петрушка.
- Елизавета Марковна?
- Увы... Женщина. Привыкла все на свой аршин мерить. Я ее утешаю, говорю, может, еще обойдется, не посадят в узилище, а она в слезы. Очень вы запугали ее, Виктор Андреевич. Очень.
Я взглянул внимательно в богатырские глаза Капитанова и увидел, что роль дается ему с трудом.