Федор Николаевич мечтательно разглядывал книжные полки, белые брови сомкнулись на переносице.
Потом, как бы спохватившись, виновато заморгал, обратился ко мне:
- Извините мою болтливость, Виктор Андреевич.
Обрадовался гостю. Вижу, интеллигентный человек, работает под началом моего друга... Да, чтобы уж не забыть... Узел этот. Наладим! Передайте Владлену Осиповичу - наладим. Но сами понимаете - нужно время... Новые проверки, испытания, да что я вам толкую, вы же не мальчик.
- И сколько необходимо сроку, Федор Николаевич?
Меж бровей директора прошуршало легкое облачко недоумения - опасное, грозное облачко, мне сигнал. Не зарывайся! Пробежало и растаяло. Опять солнце, улыбка, радость беседы. Но голос чуть-чуть с железом.
- Что ж, сколько необходимо... Кстати, вы ведь тоже не совсем чисты. А? Приняли ведь узел... Мы были в полной уверенности, что все в порядке. Так нельзя... Впрочем, надо ли считаться, кто больше виноват, кто меньше. Вместе исправим положение...
Сколько сроку необходимо, говорите?.. Думаю, месяца через полтора представим результаты.
Я осторожно переспросил:
- Полтора месяца?
- Не раньше, - солидно подтвердил директор. - Раньше никак не выйдет.
- И утверждение премии в этот же срок? - спросил я. Буря грянула. В облике директора произошел ряд мгновенных изменений - он вытянулся, сел прямо, сузились глаза, подбородок зримо окаменел - передо мной уже был человек, который вполне мог повысить голос на министра. От домашней размягченности, умилительных морщинок, приятной округлости голоса не осталось и помину.
- Не советую, - сказал Никорук. - Никогда не советую говорить со мной в таком тоне. Вам понятно?
- Да. Мне понятно.
- Премия - это одно, доработка узла - это другое. Зарубите себе на носу.
- Хорошо, - кивнул я. - Не волнуйтесь так, Федор Николаевич.
Его брови не поседели, я теперь видел, а были добела выжжены яростным огнем глаз.
- В данной ситуации, - продолжал директор, - вы превысили свои полномочия. Поначалу я принял вас за человека, искренне озабоченного делом. И горько ошибся. Вы, кажется, из тех, кого очень интересуют подшкурные вопросы и радует любая возможность напакостить. Не так ли? Своего рода самоутверждение за чужой счет... Вынужден вас огорчить, Виктор Андреевич, нынче этот номер у вас не пройдет.
- Мне нравится такая прямота, - сказал я. - В ней есть что-то рыцарское.
Буря утихла так же внезапно, как и возникла. Федор Николаевич опять размягченно откинулся на спинку дивана, устало вздохнул, глядя на меня так, точно только что увидел.
- Нервишки! - оправдался он небрежно. - Да, да, нервишки. Забудьте. Я забуду, и вы забудьте... Когда возвращаетесь в Москву?
- Денька через четыре.
Я успел заметить, как в его зрачках мелькнули последние сполохи грозы.
- А зачем же так долго? В понедельник и отправляйтесь. Я позвоню Перегудову, мы с ним обо всем условимся... На предприятие больше не ходите, Виктор Андреевич, не надо. Очень вы как-то умеете людей дергать по пустякам.
Альбом с фотографиями сиротливо лежал на столе, как напоминание о недавней идиллии. Мои часы показывали пять минут пятого. Пора. По Никоруку видно было, что пора мне откланиваться. Разговор получился содержательный. Все я понял: и намеки, и пожелания. Директор, однако, не считал меня простой пешкой в этой игре, раз потратил на меня так щедро день отдыха. И на том спасибо.
Водитель прохаживался около своей "Волги" и с сосредоточенным видом изредка пинал ногой в покрышку. Меня вышла провожать вся семья. Улыбки, крепкие рукопожатия, приглашения бывать почаще.
Мика бросала мне пылкие загадочные взгляды. Ее душил смех. Неужели еще что-нибудь подстроила на прощание?
- Привет Шурочке Порецкой! - крикнула она, чуть ке захлебнувшись весельем, как водой.
- Передам, - сказал я, - если увижу.
Сергея я пригласил, если будет время, захаживать в гости в Москве. Но адреса не оставил.
- Пофилософствуем без помех, - сказал я.
- Непременно. Спасибо.
Уже я садился в машину, но неловко зацепился рукавом за дверцу. Федор Николаевич стоял, скрестив руки на груди, и благожелательно наблюдал, как я высвобождаюсь из ловушки.
- Не везет, - сказал я, обращаясь к директору. - Во всем не везет. Чуть рубашку не порвал. А главное, прибор не работает. ..
- Заработает! - обнадежил Никорук.
- Когда еще это будет. Через полтора месяца.
А полтора месяца что нам делать? Нет, это не выход...
Никорук шагнул к машине, где я уже сидел рядом с водителем. Наклонился надо мной, открыл рот, но почему-то не нашел нужных слов.
- До свидания, - помахал я рукой всем провожающим. - Спасибо. За все спасибо! А вам особенно большое спасибо, Федор Николаевич!
- На здоровье! - бросил директор и лукаво подмигнул. По-босяцки подмигнул, честное слово.
Мы ехали полями. В мгновение ока нырнули в низину башенки дачных домиков. Словно провалились сквозь землю.
- Тут что же, одно начальство дачи имеет? - поинтересовался я у шофера. Он подумал, закурил. Сидел, надувшись, что-то у него в голове заклинило.
Я уж было хотел повторить вопрос, но он все же ответил:
- Зачем - начальство? Не только начальство. Зачем? У Кешки Давыдюка тут дача и еще у некоторых, Которые, конечно, поспели к дележу. Я-то не поспел, а мог бы. Все могли. Делили дачи по жребию. Кому выпадет удача. Мне не выпала. А другим повезло.
Тому же Давыдюку... Она ему на фиг не нужна, а взял. Как же. Теперь там у него, считай, один бурьян произрастает. Но взял. Дают - бери! А как же. А мне не дали!.. Да я и не был в жеребьевке.
- Почему?
- Как это - "почему"? В другом городе работал.
Не здесь. Дачи-то когда делили? В шестидесятом А я сюда когда прибыл? В шестьдесят седьмом. Припоздал малость.
На всякий случай я посочувствовал:
- Наш брат всегда припаздывает. А директор, видно, не опоздал. Ишь отхватил домину.
Шофер глянул на меня с иронией: брат сыскался! - и разговор не поддержал. Заметил только: - Ему положено по должности! - А потом до самой гостиницы молчал, изредка тяжело вздыхая.
22 июля. Суббота (продолжение)
Не заметил, как задремал. Лежал на кровати, пытался читать газету - и поплыл, поплыл... Это был не сон, а то сладкое забытье, когда каждую секунду имеешь власть проснуться и ощущаешь томление те та, покрытого испариной, и мгновенные, более отчетливые, чем во сне, видения перемежаются мыслью. В таком состоянии можно усилием воли продолжать один и тот же сон до бесконечности. Парение в подкорке - вот как я это называю. Дивное осознанное скольжение в небытии, в мире зрительных образов, но не звуков. Любой звук только помеха. Божественная глухота. Приобщение к тайнам мистицизма. Парад теней.