— Несомненно, — согласился Котельников. — На примере кампаний Ушакова и Сенявина ясно видно, что…
— Довольно! Довольно! — перебил Бахметьев. — Вас не спрашивают. Замолчи, пожалуйста.
Остановился, чтобы сформулировать свое окончательное суждение; по вопросу о проливах, но высказаться не успел.
В курилку боком влетел старший гардемарин Костя Патаниоти. Влетел и дал волю обуревавшим его чувствам:
— Очередной номер! Опять Арсен Люпен! Молодчинище! Опять обложил Ивана!
— Стой! — И Бахметьев поймал его за руку. — Что случилось?
— Пусти! — Костя физически не мог говорить, когда его держали.
— Вы понимаете, до чего здорово! Он прислал ему целый букет цветов.
— Кто, кому, почему и зачем? — не понял Бахметьев.
— Конечно, Арсен Люпен Ивану, а не наоборот. Ты дурак. Здоровый букет с какими-то ленточками, и на карточке написано: «За незабываемое сольное выступление такого-то числа в столовом зале Морского корпуса от благодарного поклонника» или что-то в этом роде.
— Врешь, — усомнился Домашенко. — Откуда ты знаешь, что там написано?
— Нет, не вру. Мичман Шевелев видел. С ним Иван советовался насчет французского языка. А потом рассказал нашим.
— Иван рассказал? — И Бахметьев покачал головой. — Ты что-то путаешь.
— Да нет же! Ты идиот. Шевелев, конечно. Он у нас в прошлом году капралом был. Ну и рассказал по дружбе.
— Спасибо, — сказал Бахметьев. — Теперь все ясно. А то я испугался, что ты Арсен Люпен и выбалтываешь свои секреты.
— Я? — ахнул Патаниоти. — Арсен Люпен?
Сразу же распахнулась дверь из классного коридора, и в нем появилось темное лицо Ивана Посохова. Одно мгновение была пауза. Потом Посохов широко улыбнулся и закивал головой:
— Ну-у! Курите-курите! Только скоро будет звонок. — И, продолжая кивать, исчез.
— Фу! — вздохнул Патаниоти. — Напугал.
Но Овцын приложил палец к губам, на цыпочках подошел к двери, осторожно ее раскрыл и выглянул в коридор.
Посохов, согнувшись, стоял у стенки и завязывал шнурки на ботинке. Увидев Овцына, лукаво ему подмигнул, выпрямился и пошел прочь.
Овцын даже отшатнулся назад. Слишком необычайным и страшным показался ему подмигивающий Иван.
— Вот черт! — негромко сказал он. — Подслушивал.
— Наверняка, — согласился Домашенко, — такая у него натура, — и, подумав, добавил: — Впрочем, я тоже хотел бы знать, кто этот самый Арсен Люпен.
— Зачем? — спросил Бахметьев.
— Я бы посоветовал ему бросить это дело. Слишком оно рискованно.
— Конечно, рискованно, страшно рискованно, — заволновался Котельников и от волнения покраснел. — Ведь это же ужас какой-то. Никогда в нашей истории ничего подобного не случалось, и, если его поймают, его наверняка вышибут.
Бахметьев усмехнулся:
— Вышибут, говоришь? Нет, юноша, здесь пахнет похуже вышибки. Мы принимали присягу и находимся на действительной службе. Дисциплинарный батальон мосье Люпену обеспечен, а может быть Сибирь.
Он был прав. Эпопея Арсена Люпена сразу выросла за пределы простой шалости, и начальство, конечно, постаралось бы так с ним расправиться, чтобы другим было не до шуток.
— Будьте уверены, — сказал Домашенко, — ему жарко будет, если его изловят. Он совершенно правильно делает, что даже от нас скрывается.
— Ну вот еще! — возмутился Патаниоти. — Как будто мы проболтались бы.
— Не волнуйся, грек, — успокоил его Бахметьев, — он не о тебе думает. Он знает, что ты надежен, как скала, и отнюдь не болтлив.
Но ирония его была слишком очевидной, и Патаниоти нахохлился:
— Чепуха! Ты болван! Просто хочется знать, кто же он такой.
— В самом деле… — медленно повторил Бахметьев. — Ну что ж, я полагаю, что это кто-нибудь из нашей роты. Больше никто не посмел бы так свободно шататься по всему корпусу. И, надо думать, какой-то отчаянный мужчина.
— Отчаянный! — даже вскрикнул Котельников. — Сумасшедший, а не отчаянный. Лезть на такую авантюру перед самым производством.
— Не смей! — в свою очередь рассвирепел Патаниоти. — Ты тля, вот ты кто!
— Нет! — тихо сказал Овцын. — Он не сумасшедший, а герой. И, будьте спокойны, его не поймают.
В коридоре задребезжал звонок, и Бахметьев пожал плечами:
— Одно из двух: или поймают, или нет. Джентльмены, идем по классам.
7
Иван Посохов купил себе карманный французский словарь и изготовился к длительной борьбе со своим врагом. В частности, начал систематически заносить свои наблюдения в красную записную книжку.