Часы над дверью тонким звоном отбили половину — катер ушел уже двадцать минут тому назад. Особенно большая волна всей своей тяжестью обрушилась на полубаке, и от встряски на столе задребезжал чайный стакан.
Дальше ждать было невозможно. Бахметьев вполголоса выругался и вскочил на ноги, но сразу же в дверь постучали. Это был рассыльный с мостика.
— Дождь прекратился, товарищ командир. Наш катер возвращается, а другого не видно.
Неужели они возвращались, не выполнив своего задания? Нет, это было нвозможно. На катере пошел Михаил Леш, а он никогда так не вернулся бы.
— Лекарского помощника ко мне, — приказал Бахметьев и, повернувшись к Лукьянову, пояснил: — Надо приготовиться принять спасенных.
Он не ошибся. Через пять минут катер вместе со спасенными был на борту. И насквозь промокший Леш, такой же мокрый, как тогда на «Дикой дивизии», стоял перед ним.
— Товарищ командир, их катер затонул. Мы успели поднять всех, кроме одного человека.
Рядом с Лешем стоял Семен Плетнев. В самый последний момент, когда катер переворачивался, он ухитриться вывихнуть себе руку, но все-таки выплыл.
— Вода теплая, — пояснил он, — легко.
— Товарищ лекпом! — позвал Бахметьев, но Плетнев его остановил.
— Не надо, мне твой минер уже вправил.
— Это когда-то была моя специальность, — напомнил Леш.
Да. И над этой специальностью он как-то раз посмеялся. Некстати посмеялся.
— Ступайте переоденьтесь, — сказал Бахметьев.
Отправить Семена обратно на «Третье июля» не было никакой возможности, и всю ночь за бесконечным чаепитием они просидели в командирской каюте «Лассаля». Сперва говорили о службе.
Плетневу на «Третьем июля» приходилось туго. Командиром попался чудак какой-то: все ходил и играл спичечным коробком. Подкинет большим пальцем и поймает в воздухе. Очень ловко. А делом не интересовался и почти ни во что не вмешивался. Как же у него учиться? Бахметьев сочувственно кивнул головой. Он сам тоже побывал в таком положении.
И дисциплина на корабле была довольно странная. Если можно так выразиться «производственная». Люди отлично работали по специальности, но будто принципиально не хотели выглядеть военными. Одевались как попало и отвечали черт знает как. Никакой четкости, никакой налаженности.
— Не годится, — сказал Бахметьев. — Надо требовать.
— Я и требую, — отвечал Плетнев и с сокрушением добавил: — Только по-настоящему еще не умею требовать.
И сам корабль был в достаточной степени фантастичным. Построенный чуть ли не в тысячу восемьсот восемьдесят первом году, он теперь еле ползал и на ходу весь трясся. Его недаром прозвали «индийской гробницей». И не было никаких сил бороться с населявшими его маленькими желтыми муравьями.
— Серу пробовал? — спросил Бахметьев.
— Некогда было, — и Плетнев, качая головой, налил себе еще один стакан чаю.
Корабль был как музей какой-то. Всевозможные устройства, оставшиеся еще от времен парусного плавания, всякие идиотские, уже никому не нужные приспособления. Он пытался как-нибудь бороться со всеми этими реликвиями, но сделать ничего не мог. Боцман оказался тоже музейной редкостью и горой стоял за старину-матушку.
— Дай ему сколько-нибудь суток, — посоветовал Бахметьев.
— Давал, — ответил Плетнев. — Не помогает.
Главное, конечно, было в том, что он зачастую не знал самых простых вещей. Ему нужно было учиться, учиться и учиться. Кажется, намечалась возможность это сделать. При Военно-морской академии должны были открыть соответственные курсы. Но что делать теперь?
— Не унывать, — сказал Бахметьев.
Плетнев тряхнул головой. Он и не унывал. Только все-таки очень завидовал Ваське Бахметьеву, бывшему господину Арсену Люпену. Казалось бы, человек в свое время в Морском корпусе только всяческие пакости начальству устраивал, а вот все-таки теперь имел систематическое морское образование.
И от этого у него на корабле все было слажено, люди выглядели людьми и хорошо работали.
— Не от этого, Семен, — возразил Бахметьев. — Я у тебя больше научился, чем в корпусе.
Но Плетнев не обратил на его слова внимания.
— Вот рулевой на твоем катере. Просто мастер своего дела. Артист. Так на волне разворачивался, сто любо-дорого смотреть.
— Ермашев? — и Бахметьев улыбнулся. — Артист, конечно. Только знаешь, друг, если бы я с тобой не был знаком, он у меня совсем другим артистом вышел бы.
— Да? — машинально спросил Плетнев, который теперь думал уже о чем-то совсем другом.