Бахметьева охватила злость. Это была какая-то бредовая чепуха… Глупость, выходящая за пределы дозволенного.
— Если ночь будет темной, вы потихоньку сядете на мель и утром вас потихоньку раздолбают, — с трудом сдерживаясь, сказал он. — Но поскольку в наших широтах сейчас стоят белые ночи, вас раздолбают сразу же и на ходу. Вы тоже кое-чего не учитываете. Вы, например, забыли, что разговариваете со взрослыми, грамотными людьми.
Малиничев вскочил на ноги. Вся краска сбежала с его лица, и он расширенными глазами уставился на Бахметьева. Казалось, он сейчас на него бросится, но в напряженной тишине раздался голос Плетнева.
— Добрый вечер, — сказал он. Подошел к столу, медленно опустился в кресло и, наклонившись вперед, ладонью подпер щеку. — Отдыхаете?
— Так точно, — ответил флаг-секретарь Мишенька Козлов. У него было растерянное лицо и совершенно красные уши. Он никак не мог понять того, что происходило.
— Очень интересно отдыхаем, — подтвердил Лобачевский.
Малиничев стремительно сел и отвернулся. Он, видимо, чувствовал себя очень неважно, но жалеть его не приходилось.
— Скотина, — еле слышно пробормотал Бахметьев.
— Это правильно, что отдыхаете, — продолжал Плетнев, — работы сегодня хватало и завтра хватит. — И, задумавшись, неожиданно спросил: — Память у вас хорошая, товарищ Лобачевский?
— Самая лучшая во флотилии.
— А ну, посмотрим. — И Плетнев улыбнулся. — Однажды вы сказали, что станете флагманским минером, и, между прочим, не ошиблись. Помните, когда это было?
— Я сказал? — не поверил Лобачевский. — Едва ли. Минное дело всю жизнь было для меня загадкой, которую я отнюдь не стремился разгадать. Только здесь мне пришлось с ней столкнуться, р то совершенно случайно.
Плетнев покачал головой:
— Небогатая память. Совсем небогатая. Вы это сказали генерал-майору Грессеру в минном кабинете Морского корпуса. Было это в середине февраля семнадцатого года. В самые последние дни царской власти.
— Верно, — вдруг вспомнил Бахметьев. — Я в этот день как раз опоздал на репетицию, а потом… потом вы мне подсказывали насчет изготовления торпеды к выстрелу.
— Двенадцать баллов мы с вами получили за это дело, не так ли? — всё еще улыбаясь, спросил Плетнев.
— Ну, конечно, двенадцать. — И Бахметьев тоже улыбнулся. О Малиничеве он уже забыл. Он совершенно ясно видел перед собой Плетнева, каким он был в корпусе, — широкоплечего, молчаливого матроса с унтер-офицерскими нашивками. Почему он теперь выглядел как-то моложе?
Лобачевский развел руками:
— Признаю свое поражение. Теперь я действительно припоминаю, что сбрехнул Лёне Грессеру что-то в этом роде. И выходит — оказался пророком. Красота!
— Разве вы все вместе учились? — спросил Мишенька Козлов. Он наконец обрел дар слова и решил непременно принять участие в разговоре.
— Нет. Я у их благородий инструктором был. Таскал всякие тяжелые предметы и докладывал, что как называется. — И Плетнев задумался.
— Смешно у нас бывало в минном кабинете, — сказал Лобачевский. — Помните, как Леня убил змею?
— Ну, как же, — ответил Плетнев, — этого не забудешь.
— В минном кабинете? — удивился Мишенька. — Откуда же она там взялась?
Плетнев рассмеялся.
— В кабинете! Минер, объясните ему, в чем дело. — И Лобачевский объяснил.
В корпусе существовала старинная, веками освященная система «заряжать» преподавателей, иными словами — заставлять их рассказывать о всевозможных посторонних вещах.
Генерал-майор Грессер был по заслугам награжден прозвищем «самозаряжающийся Леня». Он с удовольствием рассказывал о чем угодно и чаще всего о том, как он убил змею.
«— Вот иду я с Верочкой (и голос у Лобачевского зазвучал глухим генеральским басом).
— А что, эта Верочка молоденькая? — интересуется класс.
— Чепуха, — ворчит Леня. — Верочка — моя дочь. Ей тогда было шесть с половиной лет. И вдруг вижу — она ползет из кустов.
— Верочка? — удивляются слушатели.
— Да нет же. Змея, конечно. С какой стати Верочка будет ползать в кустах. Тут я схватил…
— Змею? Верочку?
— Фу, глупые мальчишки! Палку! Зачем мне хватать змею или Верочку? Ну и трах ее по голове!
— Ой, неужели Верочку?»
— Тут уже Леня окончательно выходил из себя и ругался не меньше пятнадцати минут без перерыва. Получалось замечательно весело.
— Замечательно, — согласился Плетнев. — Только минное дело от этого веселья страдало. Плоховато вы учились, товарищи гардемарины. — Встал, подошел к одному из выходивших на корму окон и поднял одеяло.