— Игрушка! — сказал он, подкинул патрон над головой и, поймав его, хриплым голосом рассмеялся.
— Приказываю бросить за борт! — закричал Бахметьев, но теперь никаким криком Дубова остановить было нельзя. Он чувствовал себя героем, и все перед ним расступались. Он находился в состоянии сильнейшего опьянения и, скаля зубы, широко улыбался.
— Хороша игрушка! — Патрон опять взлетел в воздух, но, когда Дубов его ловил, на месте, где только что была рука, вспыхнуло ярко-желтое пламя.
Тугой воздух ударил в лицо, и все отшатнулись назад. Почему-то взрыв показался совсем негромким. Даже нельзя было сразу понять, что именно случилось. Только потом, когда глаза снова раскрылись, все стало ясно.
Дубов, раскинувшись, лежал на спине, и левой кисти у него совсем не было. Вместо нее что-то красное торчало из разорванного рукава его форменки, и кровь густой струей лилась на железную палубу.
На это смотреть было нестерпимо, и от этого нельзя было отвести глаз.
Привязанная шкертом кусачка все еще висела на обрубке руки, и на окровавленном лице застыла улыбка. Он был без сознания, но, кажется, еще дышал.
— Аптечку! Жгут! — сказал чей-то неожиданный голос, и Бахметьев вздрогнул.
Это был Леш. Опустившись на колени рядом с Дубовым, он одним взмахом ножа вспорол ему рукав до самого плеча.
Бахметьев круто повернулся и ушел в нос. Здесь ему делать было нечего. Дрожащей рукой потянулся за папиросами, но передумал. Его могло стошнить.
— Дурак, — прошептал он. — Дурак.
— Нам таких все равно не надо, — ответил спокойный голос, и Бахметьев поднял глаза.
Комиссар Лукьянов, прямой и неподвижный, стоял у борта. Неужели все это не произвело на него никакого впечатления? Нет, губы его были сжаты сильнее, чем обычно, и щека подергивалась. И внезапно его прорвало:
— Других повредил! Гад!
Значит, ему тоже было непросто, и Бахметьев облегченно вздохнул.
— Но, кажется, больше раненых нет, — сказал он и очень удивился: Лукьянов смотрел на него встревоженным, совсем необычным взглядом.
Машинально он провел рукой по лицу и только тогда почувствовал, что вся правая щека у него была липкой от крови. На него нахлынула слабость, но он ее поборол:
— Чепуха... Царапина... — но все-таки сел и осторожно ощупал голову. Правый висок внезапно обожгло резкой болью. Только этого не хватало. Сплошная мерзость!
Лукьянов откуда-то уже достал бинт и, наклонившись, что-то говорил. Нужно было заставить себя слушать... Снять фуражку?
— Есть! — ответил Бахметьев и наотмашь снизу ударил по козырьку. Фуражка упала куда-то назад, и от боли он на мгновение снова оглох.
— ...Действительно царапина... — говорил Лукьянов. — Ничего особенного... Сейчас только йодом смажу...
И, приготовившись к новому ожогу, Бахметьев закрыл глаза.
7
Впоследствии он плохо помнил, что произошло сразу после взрыва. Помнил только, что его охватила такая злоба, какой он не испытывал за всю свою жизнь. Вероятно, это была реакция после ранения.
— Кто желающий лезть в воду? — спросил он, но желающих не оказалось. Люди были слишком сильно потрясены случившимся и не успели прийти в себя, а он в то время этого не понимал.
— Кожин, приказываю! — крикнул он, но, осмотревшись, ученика Кожина нигде не обнаружил. Он еще не знал, что Кожину осколком раздробило плечо и он рядом с Дубовым лежал в кубрике.
— Караулов! — выкрикнул он первую попавшуюся фамилию, совершенно позабыв, что Караулов плавал на «Ястребе» и в данный момент находился в Кронштадте.
Никто не пошевелился. Все были трусами и негодяями, и он всех рад был бы перестрелять из пистолета, но, к сожалению, таких вещей делать не полагалось. Значит, у него был только один выход: самому раздеваться и лезть.
Почему-то ему ни разу не пришла в голову простая мысль: отослать «Орлика» на буксире какого-нибудь катера на базу, или другая — еще проще: плюнуть на все решительно и на правах раненого уйти к себе в каюту.
Он уже расстегнул на себе бушлат, когда увидел, что Леш в одних кальсонах стоит у самого борта и обвязывается концом. Леш — липовый моряк и возмутительная шляпа! И вдруг полез, когда все остальные не двигались с места! Это было противно, но он ничего не мог поделать.
И тут Лукьянов ни с того ни с сего взял его под руку и увел на «Сторожевой» пить чай. Он не сопротивлялся — ему было безразлично.
Потом привели голого Леша. Ему показалось, что привели сразу же после того, как они сели за стол, но на самом деле прошло примерно полчаса, и, когда он это понял, ему стало не по себе: полчаса в ледяной воде. Как мог Леш это выдержать?