— Взводный командир первой роты тридцать пятого полка.
— Фамилия?
— Козленко.
— А ваша?
— Сибирцев.
— Ваша?
— Луцкий.
— Почему вы часто бывали в Военном совете, господин Козленко?
— Я политический уполномоченный тридцать пятого полка.
— Как вы попали сюда?
— Я ужинал в ресторане «Золотой Рог». Выйдя оттуда, я попал под обстрел. Зная, что здесь русский караул, я зашел сюда.
— По приказу командующего генерала Оой вы все арестованы.
Лазо, Сибирцева и Луцкого вывели на улицу и усадили в кузов автомобиля.
Стояла черная, непроглядная ночь.
В порту на кораблях били склянки — двенадцать часов. С моря налетел страшный порыв ветра. Молния рассекла небо, озарила мохнатые тучи. Как орудийный выстрел, загрохотал гром. Брызнул дождь.
Больше Лазо никто не видал…
ЭПИЛОГ
В дешевой кофейне на окраине Харбина одиноко сидел за столиком плохо одетый человек неопределенного возраста: лицо молодое, но седой как лунь.
В кофейню вошли два советских железнодорожника. Хозяин, увидев гостей, вышел из-за стойки и сам принял у них заказ.
— Пожалуйста, господа-товарищи, говорите по-русски. Я все отлично понимаю.
Позавтракав, железнодорожники собрались уйти, но к ним без приглашения подсел седой человек.
— Давно, братцы, из России?
— Три часа, — шутливо сказал один из железнодорожников. — А вы давно здесь?
— Второй год.
— Удрали, папаша? Красных испугались?
— Нет, братцы, совсем другое.
Седой обернулся и, убедившись, что никто не подслушивает, продолжал вполголоса:
— Я маневровый машинист депо станции Муравьево-Амурская.
— Как же вы сюда попали, папаша?
— Ровесник я вам, а не папаша. Не смотрите, что я весь седой, — он провел рукой по волосам, — и похож на оборванца. В такой робе я и на паровоз не приходил, а теперь — нужда. Дайте, братцы, закурить! — Он повременил и, как бы подыскивая слова, продолжал: — В прошлом году, в апреле, когда у нас на станции хозяйничали японцы, поставили мы с помощником паровоз под воду, а сами — в холодок. Старый я приморец, но в апреле такой жары не помню. Смотрим — идет из Владивостока пассажирский поезд, а сзади у него японская почтовая теплушка болтается. Остановился поезд, японцы спрыгнули, с ними заклятый враг есаул Бочкарев. Отцепили они теплушку и вытащили из нее мешки. А поезд пошел дальше. «Патроны, думаю, привезли». Японцы увидели мой паровоз — и к нему. Испугались мы с помощником, отбежали в сторону и спрятались на путях за порожняком. Приволокли японцы мешки к паровозу и бросили, а в мешках кто-то ворочается. Развязали японцы один мешок, а в нем Лазо! Наш приморский командующий…
Седой умолк, словно вторично переживал ужас виденного.
— Рассказывай дальше, папаша, рассказывай!
— Подняли они его на паровоз и суют в раскаленную топку, а он, должно быть, сильный, — уперся и не дается. Но их много, а он один. Вдруг до меня донесся такой крик, что кровь застыла в жилах. Мы — бежать. Японцы начали стрелять. Помощника моего тут же убили, а я убежал. Мне казалось, что они меня повсюду преследуют. Так я до Харбина добрался. По ночам потом бредил. А меня за сумасшедшего считали. Пытался домой пробраться — не удалось. Но я никому ничего не рассказывал, а сегодня в первый раз увидел русских людей с нашей стороны. Я долго не протяну, здоровье у меня совсем расстроилось. Вы там передайте, как погиб Лазо. Я своими глазами видел…
Седой поник головой. Из глаз его катились слезы.