Вся промокшая, Ольга продолжала стоять на коленях над трупом Кларка. Теперь с ее лица вместе с каплями дождя стекали крупные слезы. Наконец она поднялась и увидела перед собой крестьянских парней с виноватыми лицами.
— За что вы убили человека? — спросила она с трудом.
— Это не мы, — хором ответили парни.
— Я видела, как убежал офицер, — сказала Ольга. — Что он здесь делал? Подговаривал вас не служить большевикам? Что, не так?
— Так, — ответил кто-то глухо.
Ольга встрепенулась. В эту минуту она поняла, что ей предстоит вместо Кларка выполнить поручение ревкома.
— Подойдите ближе, — сказала она, подавив в себе волнение, и сама приблизилась к ним. — Вот к вам пришел белый офицер, подговорил вас, убил человека, а сам испугался и удрал.
— А ведь правду она говорит, — вырвалось у одного из парней. — Убили человека… Он к нам по-простому приехал, хотел поговорить.
— Мы, что ли, его убили? — перебил другой.
— Ты с поручиком весь день ребят подбивал. Пошел вон отсюда, Максим! Не зли, не то я тебе в морду врежу.
— Брось пугать, Ерофей.
— Пошел, говорю, отсюда!
Максим медленно отошел и спрятался за спины других.
— Барышня, — обратился Ерофей к Ольге Андреевне. — Кто этот человек?
— Отец пятерых детей, революционер, бежал с каторги, маялся по чужим краям. Хороший человек.
Она, не стыдясь слез, заплакала.
Слезы Ольги Андреевны, душевные слова о детях Кларка, о нем самом вызвали гнев у некоторых крестьянских ребят. Им хотелось загладить свою вину, но они не знали, как это сделать.
— Ты нас прости, барышня, — несмело обратился к Ольге Андреевне Ерофей.
— Я-то вам прощаю, но вы не должны прощать тем, кто вас подстрекает на подлые убийства, на борьбу с советской властью.
Кто-то из ребят принес мокрые от дождя цветы и положил их на грудь убитого.
— Отнесем его в казарму, — предложила Ольга Андреевна.
Парни подняли тело Кларка, и траурная процессия двинулась к городу.
Нюте сообщили об убийстве мужа поздно вечером. Она оставила детей одних, наказав им не отлучаться из дому, и побежала в казарму. Ее встретил дежурный, немолодой казак с забинтованной рукой на перевязи.
— Тебе кого, мать? — спросил он у нее.
— Я жена командира сотни Кларка. Где он?
Казак опешил от неожиданности.
— Голубушка, — участливо произнес он, — успокойся, присядь. Сама видишь, какое несуразное дело вышло. Нешто кто ожидал? Борис Павлович был нам как родной отец. Никому зла не делал… Хоронить его будут завтра с почестями, как полагается у казаков. Вишь, мать, какая история получилась… Но только ты утешься. Дай нам отвоеваться — мы тебя одну не оставим, под свой надзор возьмем. Это наше казацкое слово…
Закусив до крови губы, Нюта сидела на табурете и широко раскрытыми глазами смотрела в угол. Казаку хотелось утешить ее, но он понял, что никакие слова не помогут. Он расхаживал по комнате, подходил к табурету, на котором сидела она, чмокал губами и снова отходил. Наконец она безмолвно встала и медленно поплелась домой. На улице ее остановил казачий разъезд.
— Ты чего бродишь в потемках? — строго спросил какой-то усач.
— В казармы ходила. Мужа убили… — И горько заплакала.
Усач слез с коня, подошел вплотную к Нюте и сказал:
— Слезами горю не поможешь. Кто убил твоего мужа?
— Кто? — повторила она. — Если б знала, сама бы горло ему перегрызла.
— Да кто твой муж? — допытывался казак.
— Кларк.
Усач отшатнулся.
— Ребята, — крикнул он, — жена нашего командира.
Казаки, спешившись, окружили Нюту.
— Проводите ее домой. Митя, держи поводья!
И казаки, подхватив под руки Нюту, повели ее к вокзалу, к Железнодорожной улице. Всю дорогу она повторяла одно и то же: «Боренька! Да как же так, Боренька…»
Казаки подвели ее к дому.
Перед тем как войти в дом, она переборола волнение и взяла себя в руки, чтобы не показать своего горя детям. Она накормила их, уложила спать и сама легла, не раздевшись, но сон бежал от нее. На рассвете заполыхали молнии, над домом прогрохотал гром, и по крыше забарабанили крупные капли дождя. Шум дождя убаюкал Нюту, и она уснула. Ей приснился Борис. Он мчался на коне и, размахивая шашкой, кричал. «Так вот как вы поступили со мной? В сердце ранили?» Нюта проснулась в холодном поту.
Через несколько дней после похорон Кларка Нюта получила письмо. Дрожащими руками она вынула из конверта записку и прочла: