— Садитесь.
Тарасов, глядя, как устало, по-стариковски полковник опустился на стул и, сев, уронил руку с письмом на колени, понял, что удивившее его спокойствие полковника было следствием желания не выдать здесь своих чувств, а теперь, как говорится, пленный сдал — не хватило сил на притворство. Понял это и Каролайнен.
— Дайте мне письмо, господин полковник, — сказал Каролайнен.
Пленный не шелохнулся.
— Дайте же, — повторил Каролайнен.
Полковник, все не поднимая головы, протянул руку с письмом. Каролайнен бережно сложил этот тетрадный листок и, глядя на полковника, с болью в голосе проговорил:
— Вам этот документ ни к чему, полковник. Вы чужое горе стараетесь не замечать. А я буду носить его вот тут, — он постучал кулаком против сердца, — чтобы всегда помнить: мой долг — до последнего дня биться за то, чтобы никто и никогда не смел посылать сыновей моего народа на напрасную гибель, на преступление, на муки…
Сказав это, он спрятал письмо и слишком медленно и долго возился с крючками шинели. Когда крючки были застегнуты все, а справиться с собою, видно, Каролайнен не смог, он, не глядя ни на кого, попросил:
— Я ведь не нужен больше… разрешите выйти.
— Иди, иди и успокойся… успокойся, — беря его за плечи, понимающе и сочувственно выговорил Тарасов.
— Спасибо… — ответил переводчик и быстро вышел.
Все это, взбудоражив чувства и мысли Тарасова, настроило его, скорее, на спор с пленным, чем на допрос. Но пленный больше отмалчивался, а главное, было не до споров сейчас, и Тарасов сказал:
— Перейдем к делу, господин полковник. Надеюсь, вы понимаете, что от вас требуется? Или мне назвать вам то, на что я бы хотел получить от вас ответ?
— Не надо, — прямо глядя на Тарасова, проговорил пленный, — не трудитесь. Я все понимаю, но отвечать вам не буду.
— Не оригинальное начало, господин полковник, — заметил комбат.
— Это как вам угодно, — усмехнулся пленный.
— А если хорошенько поразмыслить, господин полковник?
— Позвольте задать вам один вопрос?
— Задайте.
— Если бы вы попали к нам в плен и я бы спросил у вас численность войск, их расположение, намерения командования, вы бы ответили на эти вопросы?
Тарасов не сразу нашелся, как и ответить. Его поразило, что этот человек смел себя сравнивать с ним.
— Вы думаете, что говорите?
Он даже руками развел, не зная, как высказать то, что было в его понятиях и чувствах.
— Не удивляйся, комбат, — заметил молчавший до этого начальник штаба, — у бандитов тоже есть свои правила чести. Они ведь тоже считают позором выдать товарищей.
— Разве только.
— Вы можете называть меня как угодно! — сверкнув глазами и даже махнув в сторону Тарасова рукой, крикнул полковник. — Это ваше дело. Но я говорю с вами только для того, чтобы вы не имели напрасных надежд и поберегли свои и мои нервы. К чему попусту тратить время?
— Ну, это как сказать, — жестко заметил комбат.
— Бросьте, — снова махнул рукой пленный и усмехнулся. — Чего зря пугать меня. Ничего вы мне не сделаете. Не часто говорю теперь по-русски, забываю хорошие русские речи. Как это у вас говорится? A-а, вот: потопаешь, потопаешь, да и не слопаешь. Так, кажется?
— Откуда вы знаете, сделаю я вам что или нет? — спросил Тарасов с такою искренностью, что полковник невольно улыбнулся.
— Я, молодой человек, имел честь окончить Петербургское юнкерское училище, а потом дослужиться до командира роты в русской армии. Так что кое-что о русских знаю. А как у вас теперь, не трудно было увидеть. Когда вы увидели у меня вот это, — полковник показал на подглазину, — ваш разведчик ведь, в сущности, извинился, сказав: «Брыкался, стерва». Мы бились, как у вас говорят, не на жизнь, а на смерть, и этот синяк мне посадили в схватке, а разведчик и то извинился. Значит, в другом случае применить силу и подумать нельзя. Это у вас невероятно. Разве я не прав?
— Да-а-а, господин полковник, ничего не скажешь, — неожиданно за спиной Тарасова раздался голос комиссара, — вы действительно кое-что знаете и, главное, все учитываете.
Тарасов так был занят пленным, что и не слышал, как вошел комиссар. Порывисто вскочил, обернулся, только и мог выговорить на радостях:
— Вернулся, жив!..
— Я-то вернулся…
Комиссар сел против пленного и, продолжая прерванную Тарасовым мысль, заговорил:
— Каролайнен сказал мне, кто вы, господин полковник, но все же я не думал, что вы будете спекулировать на нашей доброте. Зачем же насмехаться: потопаешь, потопаешь, а не слопаешь, как вы изволили выразиться? Разве гуманность так уж смешна, по-вашему?