Со здоровенной кучей снега на шапке в подвал вошел Перепелкин. Сам он, видать, отряхнулся, а о шапке забыл. Увидя, что все повернулись к нему, Перепелкин доложил:
— Место для переговоров выбрано, товарищ старший лейтенант.
— Хорошо. Подожди.
— Есть!
Полковник пристально, изучающе поглядывал то на Перепелкина, то на комбата, то на комиссара. Потом удивленно спросил:
— Так вы заранее были уверены, что я соглашусь?
— Не-ет! Мы сначала колебались. Риск для нас может обернуться таким горем, что прощения себе не будет. Но нам показалось, что вы сами уж кое о чем начали думать, кое в чем сомневаться, кое-что трезво оценивать.
— Вы действительно откровенны, — сказал он. — В таком случае я согласен. Но что я должен сказать?
— Вы будете обращаться к своим, и вам лучше знать, как это сделать.
Собрались быстро, но оказалось, что куда-то пропал Миша. Комбат разозлился и хотел уж идти без него, хотя каждый человек был дорог (наши отошли, и была опасность напороться на противника, надо было иметь с собой побольше людей), как запыхавшийся ординарец влетел в подвал.
— Фу-у! Успел, — обрадованно проговорил он.
В руках у него был хотя и неуклюжий, из черной жести, но рупор.
«Ишь ты, сообразителен!» — с удовольствием подумал Тарасов.
…Впереди и по бокам двигались разведчики. Никто не попался им на пути. Перепелкин привел их на вершину сопки, пояснил:
— Там они. Близко подбирался. Кто дежурит, а кто у огня греется.
Один бок противоположной сопки был различим более ясно — в этом месте за нею жгли костры. Светлота то вспархивала выше, то приседала на лесистый склон. Костры шуровали старательно. Полковник весь вытянулся в ту сторону.
— Пора, господин полковник, — напомнил наконец Тарасов.
И то ли справляясь с волнением, то ли настраивая голос, полковник прокашлялся, поднес к губам рупор и закричал:
— Куулкаа! Куулкаа!
— Слушайте, слушайте! — тихо переводил стоящий рядом с комбатом Каролайнен.
Двое разведчиков стояли наготове сзади полковника на случай, если он обманет и вздумает передать своим о том, каково у нас положение.
Полковник немного выждал и закричал снова:
— Говорит ваш полковник. Я у русских в плену. Но я вступил с ними в соглашение только о помощи тяжелораненым русским солдатам. Меня не принуждают силой делать это, мне не навязывали того, что я должен говорить, — переводил Каролайнен. — Я поступаю так оттого, что считаю правильным. Наш народ мужественный, смелый и благородный народ. Этим своим шагом я хочу еще раз подтвердить это. Мы договорились, что за линию фронта будет переправлено двадцать пять раненых, которые нуждаются в помощи, какую им здесь оказать не могут. Если не сделать этого, они умрут. Мы должны быть гуманными, чтобы нас уважали как цивилизованную нацию. С ранеными не воюют, раненым надо оказывать помощь. Так гласит Гаагская конвенция, и я поступаю по правилам международного закона. Мы договорились, что здесь я проверяю соблюдение условий, состоящих в проверке с моей стороны, чтобы это были только раненые. Затем я подтверждаю вам это. Таким образом, опасность обмана исключается. Мы договорились еще, что раненые будут переправлены с помощью…
Вдруг гулкая пулеметная очередь раздалась с финской стороны. Пулемет бил откуда-то сбоку противоположной сопки, от ее подножья. Звук, проносясь лощиной, вырывался сюда наверх каким-то прерывистым глуховатым гулом: гу-гу-гу-гу-гу!
Это сейчас воспринималось издевательским, диким хохотом. И слышалось уже не. гу-гу-гу-гу, а хе-хе-хе-хе-хе!
Смертоносный хохот пулемета сначала парализовал всех. Окаменев, люди не двигались с места. Пули завизжали около ног.
Все кинулись в укрытия, лишь полковник стоял на месте неподвижно.
Каролайнен метнулся к нему, сбил на землю.
Пулемет бил долго, пока не кончилась лента.
— Живо назад! — скомандовал Тарасов.
Поднимаясь из снега, полковник что-то гневно крикнул.
— Чего он кричал? — когда спускались вниз, шепотом спросил Каролайнена Тарасов.
— Шюцкеры — подлецы! — ответил Каролайнен.
— Что ты говоришь? — даже остановился от удивления Тарасов.
— Я и сам удивился, но он сказал именно это, — проговорил Каролайнен.
Шли подавленные.
— Вот оно как, господин полковник! — с тяжелым вздохом заметил комиссар.
— Неправда! — видно, глубоко потрясенный происшедшим, крикнул полковник в сильном волнении. — Неправда!.. Нет, финны не таковы!
— Все, вроде бы, не таковы, — усмехнулся Тарасов, — да вот, выходит, и таковы.