Печурка жарко топилась, и Миша тер лицо снегом из стоявшего рядом ведра.
— Ложись-ка поспи… — участливо сказал Тарасов.
— Нет уж, — возразил Миша. — Мне велено, чтобы вы отдохнули как следует. А у вас не сон, а не поймешь, что и было. Все ворочались, стонали, все маялись.
— Кто же это велел тебе, чтобы я выспался?
— А ребята, — серьезно сказал Миша.
Забота бойцов растрогала Тарасова, но Миша не заметил этого.
— А вы не тревожьтесь. Все в порядке. Раненые едут спокойно, и у нас все как надо. Дополнительные посты в сопках выставили. По часу дежурят.
— А может, по очереди будем спать? — предложил Тарасов.
— Нет уж. Меня не для того отпустили. Спите, а я снежком ототрусь, ничего, в тепле…
И Тарасов уснул.
Проснувшись, с удовольствием умылся водой с мокрым снегом и занялся делами. Комиссар и начальник штаба спали, и он не хотел мешать их короткому сну — ходил на цыпочках. А когда оделся, шепотом наказал ординарцам, где его искать, и тихонько вышел.
Сходил во все роты и выслал вперед в засады по трое бойцов, объяснив каждой группе, что их задача при продвижении противника — внезапно открывать огонь, чтобы заставить фашистов остановиться, придержать их. Это. было нужно, чтобы выиграть время для укрепления обороны на новом месте.
Его спокойная распорядительность бодрила людей, и все они, отдохнувшие за ночь, исполняли приказания споро, без суетни. Их было сначала около тысячи. Теперь осталось в строю двести пятьдесят. Но это был все тот же по духу боевой батальон. Роты заняли новый рубеж и стали укрепляться. Врывались в землю, где было можно, делали укрытия из бревен и валунов, оборудовали огневые точки и позиции для орудий, маскировались.
Погода установилась на диво! Убранная метелью земля была повсюду нежно-белой, точно и не корежило ее взрывами. Воздух чист, снег громко повизгивал под ногами. Когда Тарасов впервые попал сюда, мрачность природы прямо-таки давила его. Черная вода в озерах, в речках, в болотах, осклизлые от воды валуны, низкое нависшее небо, мрачные гранитные лбы на сопках и лес — хвойный, мокрый, угрюмый на темном фоне сопок. Редкие березы были черны стволами, корявы. Сейчас темно-розовая у земли заря протянулась чуть ли не во все небо, испестренная точно налитыми кровью облаками. Бледнея и бледнея к вышине, она вроде и не кончалась вовсе, а только на самой вершине неба стиралась до еле-еле приметной розоватости, а потом опять незаметно густела и на востоке была малиново-сочной. Такого полыхания зари, да еще зимой, Тарасов не видывал нигде.
«Экая же благодать!» — подумал Тарасов, наслаждаясь этим покоем. Но вдруг неожиданная, никогда прежде не приходившая ему мысль поразила его: «Неужели я сейчас вот, может, умру, а это все останется!» Это было непостижимо, но он знал, что это могло быть, и ему стало жутко.
На сопках стучали топоры, визжали по мерзлому дереву пилы, слышались удары ломов о мерзлую землю. Двое бойцов, несших бревно, остановились рядом, и один спросил:
— Правда, что наши на выручку идут, товарищ старший лейтенант?
Он удивился тому, как толковали уже известие о том, что наши стоят твердо, но, понимая, что это укрепляло веру людей, зная, что эта вера поможет им перенести все, сказал:
— Правда, ребята.
И снова удивился он, как удивлялся не раз, преображению людей из бойцов в работников. И как всякий раз в таких вот случаях, он чувствовал и видел: люди, работая, отдыхали от войны.
Кругом царил другой, невоенный порядок. Командовали не командиры, а признанные всеми в деле артельщики.
— Давай подавай! Подавай, говорю! — прикрикивал пожилой боец на ставших подручными отделенного и взводного, и те, отмахивая и на морозе пот с лица, подкатывали здоровенное сырое бревно из только что сваленной сосны к срубу у обрыва сопки, на котором с топором сидел пожилой боец, уперев ногу в только что перекрытую амбразуру строящегося дота.
На другой стене сидел еще боец с топором и рубил чашу в комле дерева для нового венца. Тарасов оглядел выбранное для дота место — обстрел был хороший. Пошел дальше.
У подножья сопки выравнивали площадку для орудия. Тут было так жарко, что некоторые бойцы работали ломами в одних гимнастерках. Работы было много. Площадка строилась сбоку сопки, чтобы можно было бить прямой наводкой. Но ставить тут орудие — значило заранее выдать его врагу — с сопки, которую должны были занять фашисты, позиция была видна. Поэтому от орудия за сопку расчищали дорогу, чтобы спрятать пушку там, а как потребуется, тотчас выкатить ее на позицию. Глядя, что делается тут, Тарасов понял это и тоже про себя сказал: