— Ты…
— Я… держись давай.
Лейтенант протянул руку, чтобы обхватить Тарасова, обмяк и потерял сознание. Ползти, подгребаясь одной рукой, было неудобно, тяжело. Скорей, скорей в темноту из отсветов пламени. Второго танкиста унесли, вырвали из-под самого носа фашистов. Это было почти невероятно, но его спасли.
…Два длинных шалаша лазарета стояли рядом. В нескольких местах над ними из жестяных труб сеялись в ночную темноту быстрые, колкие, тотчас гаснувшие искры.
«Экие растяпы еще мне нашлись!» — рассердился Тарасов, велел Мише найти санитаров и сделать так, чтобы искр этих не было видно. Напротив входов в эти шалаши стоял еще небольшой шалаш, который предназначался для перевязочной. Сюда и внесли обожженных раненых танкистов. Даже Поля, наглядевшаяся за эти дни на самые жуткие увечья, увидев их, воскликнула испуганно:
— Батюшки!..
Танкисты не подавали признаков жизни, но когда Поля теплою водой осторожно стала обмывать лейтенанта, он открыл глаза, посмотрел на всех ясным на мгновение взглядом и прошептал:
— Всех доставили…
И точно только на эти слова хватило у него сил — закрыл глаза, и голова его, как не своя, неловко закинулась назад.
— Ты, Поля, прислушайся, не скажет ли еще чего, — попросил Тарасов и, чтобы не мешать ей и не терзать дольше себя, вышел вон…
Ему было нестерпимо больно за этих молодых ребят, трудно глядеть на их увечья. Пытаясь унять эту боль, он тихо шел за Мишей к штабному шалашу. Шалаш этот был круглым, похожим на чум. Посредине сложен из камней очаг, в нем жарко горели сухие дрова, и было дымно, как в курной бане.
Он присел у очага рядом с комиссаром и начальником штаба. Они грелись и о чем-то тихо разговаривали. На воротнике полушубка комиссара еще и снег не весь стаял — он только пришел в шалаш, но сразу спросил:
— Как они? — и Тарасов понял, что ему известна трагедия танкистов.
Горестно махнув рукой, тяжко вздохнув, он наклонился над огнем — стал греть застывшие руки.
— Раненых танкисты привезли к. нашим. Только это и сказал лейтенант. Я просил Полю слушать, не скажет ли еще чего, да вряд ли… Может, и нехорошо было просить это, вроде мне наплевать, в каком они состоянии, лишь бы знать, что передали наши, но я все же попросил… А вдруг. Ведь дело-то делать надо, что бы ни было…
Комиссар понял его.
— Знать, что думает и делает наше командование, нам надо обязательно, — продолжал комбат, — выход один — послать разведчиков.
— Да, это единственный выход, — согласился комиссар.
Миша побежал к разведчикам. Они пришли так быстро, как будто стояли за дверью и слушали, о чем говорят командиры.
— Садитесь, ребята, — пригласил их к огню комбат, но старшина возразил:
— Ничего, постоим.
Эта почтительность тронула и комбата, и комиссара, и начальника штаба. Командиры тоже встали перед разведчиками, поправили одежду. Тарасов сказал:
— Надо сходить к нашим, узнать все, рассказать все о нас и вернуться с приказом командования.
Он говорил и глядел на всех разведчиков по очереди, взглядом спрашивая, как они смотрят на это. Абрамов слушал спокойно; Васильев просто не мог скрыть радости, что и ему комбат доверяет такое важное дело; Перепелкин своими большими глазами пристально глядел на Тарасова, и во взгляде этом не видно было и тени колебания, а только одно желание знать точно, что надо сделать. Это уверенное состояние разведчиков ободрило Тарасова.
— Сделаем, комбат, — отвечал Абрамов убежденно. И он действительно поверил, что они сделают то, что им приказывают сейчас. Да и как было не верить Абрамову и всем этим людям?!
— Доложите обстановку, — попросил Тарасов начальника штаба.
— В строю осталось сто восемьдесят четыре человека. Половина имеет ранения. Патронов к винтовкам по шесть штук. К захваченному оружию, к нашим автоматам и пистолетам пока есть. Еды — ни крошки.
— Ясно, — проговорил старшина.
— Но это не для слюнтяйства, — понимая, что такое голое донесение может быть воспринято как одни слезы, сейчас же добавил Тарасов, — батальон стоит крепко и драться может. Нам надо знать, как верней поступить, чтобы было больше пользы в деле.