— В самом деле? — пожал плечами Бестужев. — Нет, серьезно? Вам совершенно не интересно меня выслушать?
Жак наблюдал за ним настороженно и зло. С видом крайней беспечности Бестужев отошел к ящику с ножами, запустил туда руку, поднял один, держа двумя пальцами за кончик длинного сверкающего лезвия. Повертел перед глазами. Не похоже было, что у Жака имеется при себе огнестрельное оружие, его просто некуда было бы спрятать. Где-то может отыскаться револьвер, но при нем сейчас ничего такого нет…
Нож с лязгом упал в ящик, на груду других.
— Очень специфической формы рукоять, знаете ли, — сказал Бестужев спокойно. — Я ее сразу узнал, когда увидел, чем именно был убит… человек из той квартиры.
— Кто вы такой? — глядя исподлобья, спросил Жак. — И зачем эту чушь несете? Мало ли ножей на свете…
— Вы — циркач, — сказал Бестужев. — Следовательно, человек…
Он запнулся на секунду: слово «интеллигентный» существовало исключительно в русском языке, а в других носило совершенно иной смысл, так что приходилось искать равноценную замену.
— Следовательно, человек творческой профессии, — преспокойно продолжал Бестужев. — Кроме того, получили некоторое образование, хотя университет покинули, не проучившись и двух лет… Все равно, вас, сдается мне, никак нельзя отнести к людям тупым и малообразованным. Я и представить не могу, что вы не слышали о науке под названием «дактилоскопия». Вряд ли вы были настолько осмотрительны, что вытерли с рукояти ножа отпечатки пальцев. А они у каждого человека уникальны и неповторимы, никаких совпадений здесь быть не может, ни за что на свете… Что скажете, Жак? Вы не могли не слышать о дактилоскопических процедурах…
И он с самым естественным видом притворился, будто снова заинтересовался ящиком с грудой сверкающих ножей — повернулся к нему, наклонился, сторожа краем глаза каждое движение циркача, он помнил, насколько мсье Жак искусен в швырянии предметов…
Ага! Ухватив бутылку за торец горлышка, циркач резко взметнул руку — но Бестужев вовремя присел на согнутых ногах, и сосуд, разбрызгивая дешевенькое винцо, пролетел высоко над его головой, ударился в стену с такой силой, что старые доски жалобно загудели и одна, кажется, треснула, но сама бутылка не разбилась, продемонстрировав высокое качество работы венских стеклодувов.
Как и ожидал Бестужев, Жак прыгнул, не теряя времени, оскалясь, словно первобытный человек, целя кулачищем определенно в висок — но встретил пустоту. Вовремя уклонившись, Бестужев ответил ударом ноги, потом припечатал обоими кулаками.
Француз отлетел в угол, опрокинув ветхий стол со скудной закуской. Ему было очень больно, он сипел и закатывал глаза, но боевого духа не потерял, попытался вскочить.
Хмурый взгляд Бестужева сам по себе его бы ни за что не остановил — но его подкрепляло дуло браунинга, и циркач, вмиг посмурнев лицом, остался сидеть в нелепой позе.
Бестужев, держа его под прицелом, пододвинул ногой шаткий венский стул и тоже сел. Свободной рукой отряхнул с сюртука винные капли.
— Новехонький сюртук, — сказал он грустно. — Из чистого кастора… Вас не затруднит, месье, оставаться в той же позиции? Вообще-то там, на улице, дожидаются двое агентов, вы и это учитывайте…
— Кто вы такой? — хмуро спросил усач.
— Вам бы следовало поинтересоваться этим раньше, — сказал Бестужев без улыбки. — Ваша промашка в том и заключалась, что вы нас приняли то ли за авантюристов, то ли за посланцев каких-нибудь крупных электротехнических концернов… Я офицер русской политической полиции, месье Жак. Вам как революционеру, — он ироническим тоном выделил последнее слово, — эта контора должна быть знакома…
Лицо циркача исказилось злорадством, и он на самом настоящем русском языке ответил, уже ухмыляясь с дерзким вызовом:
— А как же! Охранька, читоб тибе шерти побирай! Сат-трап!
Бестужев поднял бровь:
— Говорите по-русски?
С тем же вызовом Жак ответил:
— Я училь рюсски, чтоби читать в оригиналь книги великий Бакунин'!
— А, ну да, понятно… — не скрывая скуки, кивнул Бестужев. — Следовало ожидать. Бакунин, Кропоткин… «Собственность есть кража». Восхитительная по идиотизму идея Бакунина насчет самоуправляющихся народных общин, которые должны заменить собой государство… Удивительно, что вас с Гравашолем выперли после второго семестра. Обычно экземпляры вроде вас вылетают еще на первом…
— Что бы вы понимали, шпик? — огрызнулся Жак уже на французском. — Здесь я вам не по зубам! Здесь другая страна!
— Вы не о том думаете, любезный, — сказал Бестужев холодно. — Совершенно не о том. Проделайте нехитрые логические умозаключения — уж логике-то вас учили и в гимназии, и в университете. Если перед вами — офицер политической полиции, следовательно, и убитый вами человек… Ну?
Вот теперь на лице циркача наконец мелькнула тревога, он замолчал, поглядывая исподлобья настороженно и зло — ага, почуял запах паленого и решил держать язык за зубами, не вступать в словесные баталии, чтобы ненароком не сболтнуть чего не следует…
— Вы убили офицера русской политической полиции, — продолжал Бестужев. — И сотрудника аналогичной императорско-королевской конторы. Юриспруденцию вы, насколько я знаю, не изучали, но все равно, примерно должны представлять, как реагирует на подобные забавы здешняя Фемида.
Он выразительно провел пальцами свободной руки по горлу и дернул кистью вверх, словно затягивал воображаемую петлю.
И продолжал:
— Виселица, конечно, не гарантирована — но в любом случае, тюремный срок будет таким, что выйдете вы на свободу уже стариком. Если вообще выйдете. Пожизненная каторга в здешнем уголовном уложении вписана…
— Я никого не убивал, — насупясь, бросил Жак.
— Того, что был в парадном — быть может, — сказал Бестужев. — Но мой друг и сослуживец был убит в квартире одним из ваших ножей. У него слишком специфическая рукоять, чтобы ошибаться.
— Эта фирма, «Киршбаум и Лейте», производит чертову уйму таких ножей…
— Именно таких?
— Да. Это наборы для циркачей, вы их найдете в любом шапито Европы, где есть метатели…
— А отпечатки пальцев?
— Вздор! Нож мог украсть кто угодно. У вас есть кто-нибудь, кто смеет уверять, будто меня там видел?
— Ну, разумеется, — сказал Бестужев. — Ваша очаровательная ассистентка. Час назад мы ее взяли на выходе из Пратера. На ней было бежевое платье с отделанным кружевами круглым вырезом, белая летняя шляпка с украшением в виде букетика искусственных ландышей, при себе она имела черный ридикюль с серебряной отделкой и ручкой из переплетенных металлических колец… Каюсь, я был с ней резок и груб, я значительно преувеличил те кары, которые могут обрушиться персонально на нее. И она испугалась, занервничала, стала ужасно словоохотливой, ей чертовски не хотелось одной отдуваться за всех, пока ваша банда будет расхаживать на свободе. Ах да, вы же не знаете… В ту ночь она за вами следила. Женщины ревнивы, уж вам-то следовало это помнить… Она решила, что вы под романтическим покровом ночной мглы отправились на свидание — и ехала за вами следом до Кунгельштрассе. Видела, как подъехал Гравашоль со своими головорезами, как вы все вместе скрылись в парадной. Убийства она не видела, конечно, — но ее показаний суду будет достаточно…
— Бред… — процедил Жак, но в его голосе Бестужев с радостью услышал панику.
И лихо солгал:
— Мы нашли извозчика, который ее вез на Кугельштрассе и обратно. Мадлен запомнила номер, вы же знаете, что у нее отличная память на цифры, она даже вела вашу семейную бухгалтерию, верно? Она у нас, Жак. И по характеру, по складу души она не похожа на Жанну д'Арк, особенно если учесть, что никакой пламенной любви с ее стороны и не было, она всего-навсего видела в вас гарантию житейской стабильности, надежду на будущее обеспеченное существование. Сейчас, когда ее планы рухнули, она будет думать только о том, как бы вырваться самой. И ради этого даст против вас какие угодно показания. Или вы станете меня уверять, что Мадлен — натура, исполненная самой высокой верности, готовая на самопожертвование? А?
Циркач хмуро молчал. Судя по его лицу, подобных чувств за Мадлен он не предвидел изначально…
— А вот теперь — главное, — сказал Бестужев напористо. — Я вам не дам ни единого шанса на политический процесс. Ни единого шанса стать политическим заключенным. Сплошная уголовщина, месье. Боже упаси, никто не станет вас обвинять в убийстве русского жандарма. Покойный, как явствует из его паспорта, был приват-доцентом, то есть скромным ученым в невысоких чинах. Сугубо мирная, насквозь штатская личность, не имеющая никакого отношения к специальным службам.