— Для отчетности перед бухгалтерией. И кстати, мы на брудершафт не пили.
— Чо? — непонимающе уставился на него амбал, а затем все же нехотя протянул билет со словами «вот же жмотье московское…»
Николай отошел от него и пошел по проходу к передней двери, а в спину ему все неслись злобные реплики про «московских жлобов», причем уже не от кондуктора и даже не только от тех пассажиров, которых он невольно задержал — хотя, можно подумать, у них были какие-то другие дела в автобусе — а и от тех, что вошли у комбината раньше него.
Опустившись на еще остававшееся свободным одиночное сиденье в левом ряду, Селиванов подумал, что знает, что ответил бы ему кондуктор на его невысказанный аргумент. Не сейчас, конечно, когда он раздражен и желал публично «поставить на место» «понаехавшего» (Николай много раз слышал, как москвичи презрительно называют этим словом приезжих из провинции, но ему как-то не приходило в голову, что возможна и обратная ситуация), а если бы после работы не торопясь распил с ним на двоих бутылку, желательно еще и самим Николаем поставленную. Он сказал бы, что все, что прикарманивают он с водителем — это копейки. Начальство ворует во много раз больше. И это действительно так. Но на том-то и держится этот безвыходный пакт: «мы не мешаем вам воровать копейки, а вы не мешайте нам воровать миллионы». Однако такие материи для этого субъекта уже слишком сложны. Он сам не хотел бы, чтобы пришла честная власть, которая не позволит подворовывать и ему. В его представлении это прямой убыток. Этот воображаемый диалог представлялся Николаю столь живо, словно происходил в реальности: «Ну как ты не понимаешь, если никто не будет воровать, то ты честным путем будешь зарабатывать больше, чем сейчас воруешь! — Да ты чо, дурной? Где это видано, чтобы в России никто не воровал?» А если он и впрямь прошел зону, то, небось, еще и гордится тем, что сумел завязать и теперь «честно» работает…
Автобус отъехал от третьей остановки, начал, одышливо пыхтя, набирать скорость — и вдруг остановился. Двигатель замолчал. Водитель открыл двери и сообщил в микрофон (воспользовавшись им впервые за всю поездку — объявлять остановки он даже и не думал), что автобус дальше не пойдет «по техническим причинам». Мысленно чертыхаясь, Николай вместе с другими выбрался наружу через переднюю дверь и увидел эти причины: из открытого моторного отсека клубился пар, а внизу под ним, на и без того мокром асфальте, расплывалась темная лужа — не то масло, не то охлаждающая жидкость. Как назло, еще и дождь, доселе не выходивший за рамки мелкой мороси, вновь стал усиливаться. Николай опять натянул капюшон и; обойдя от греха автобус сзади, перешел на левую сторону улицы. Значит, теперь топать неизвестно сколько до помойки со школой… хотя тут таких помоек может быть…
Он миновал мертвое здание Дворца культуры, по своей архитектуре куда больше напоминавшее не дворец, а поставленную на попа сигаретную пачку (мокрый клочок афиши со стенда перед входом все еще приглашал на состоявшийся неведомо когда вечер танцев «Для тех, кому за тридцать», и Николай с усмешкой подумал, что подходит под эту категорию), затем — вполне живой ресторан «Казбек» (в советском девичестве — кафе «Росинка», как можно было понять по еще различимым на фасаде силуэтам букв), где, несмотря на довольно ранний еще час, вовсю шла гулянка (надрывавшуюся внутри архаичную попсу слышно было даже на улице, и Николай, напрягши память, с удивлением опознал песню «Бухгалтер» группы «Комбинация» — уж не корпоратив ли по-красноленински выглядит таким образом?), а затем действительно увидел огромную помойку, где вдоль бетонной стенки выстроился в два ряда добрый десяток мусорных ящиков. Какой-то облезлый старикашка деловито исследовал содержимое крайнего справа, складывая добычу в пакет с потертой картинкой, изображавшей американскую молодежь в золотых лучах солнца, и слоганом «The Sunny Side Of Life». У Селиванова мелькнула дикая мысль, что это и есть тот, кто назначил ему встречу. Но это была, конечно, чепуха. Позади помойки и в самом деле виднелось типично советское здание школы, обнесенное низеньким бетонным заборчиком (Николай с детства не понимал смысла этих заборчиков, перелезть через которые может любой первоклассник, да и с юридической точки зрения никакую запретную зону не обозначающих). Селиванов двинулся тем путем, что был ему указан, и действительно вышел к семиэтажному панельному дому грязно-синего цвета, на углу которого даже обнаружилась табличка «ул. Бермана, 8». Он набрал на домофоне «#12», и уже знакомый ему жизнерадостный голос пригласил его подниматься на третий этаж. Васильчиков, встретивший гостя прямо на лестничной площадке, оказался невысоким расторопным старичком в очках с роговой оправой, с остреньким носом и тщательно прилизанной сивой шевелюрой; он был облачен в теплый домашний халат, подпоясанный золотистым поясом с тяжелыми кистями, и черные тапки с меховой опушкой.