— Да я и не рвусь, — усмехнулся Николай. — И так ясно, что более унылого места не сыщешь. И у входа, конечно, девушка с веслом и пионер с горном. Причем у пионера отбита рука, а у девушки — кусок ноги.
— Почти угадали, — невозмутимо подтвердил старик. — Только не у входа и не с горном. Девушка возле пруда стояла, а пионер — не просто пионер, а памятник Павлику Морозову. В советские времена к нему школьники регулярно ходили цветы возлагать и в почетном карауле стоять.
— В белых рубашечках и галстуках под холодным дождем?
— Ну, да… простужались, конечно. Но никто не возмущался, сами понимаете. Был даже трагический случай, когда мальчик заболел воспалением легких, а его еще и не диагностировали вовремя… думали — ОРЗ… в итоге умер он. Но скандал, конечно, все равно замяли… Не знаю, в каком они нынче состоянии… статуи, в смысле. Давно уже в парке не был.
— Ладно, с парком ясно. Еще что тут есть?
— Стадион «Трудовые резервы», он открыт, но официальных соревнований там давно не проводится. Дворовые команды в футбол играют да школьники бегают, которых туда на физкультуру гоняют. Потом ДК комбината, но он уже десять лет как закрыт… вы мимо него проезжали.
— Точнее, проходил, — кивнул Николай. — Мне эти советские дворцы культуры напоминают присказку про морскую свинку — которая на самом деле и не свинка, и не морская.
— Ну, напрасно вы так, Николай Анатольевич… кое-какая культура там была, кружки всякие, выставки… детского рисунка там, народных промыслов… хор ветеранов… кино опять же показывали… ну, конечно, не филармония, но все лучше, чем по подъездам водку пить и на стенах гадости писать?
— Гадости на стенах в этой стране всегда писали, — возразил Селиванов. — Задолго до всякой перестройки и упадка вашего комбината.
— Скажите еще, что в Америке на стенах не пишут.
— Пишут, — согласился Николай. — Сам видел не раз. Но, во-первых, тамошние граффити, — он произнес это слово правильно, с ударением на втором слоге, — выглядят куда более художественно. Не скажу, конечно, что это высокое искусство, но видно, что рисовавший хотел не просто намалевать несколько букв, а сделать это красиво. А во-вторых, это, собственно, не гадости. Непристойностей я там почти не видел. Почти единственное исключение видел в Бруклине, и угадайте что это было? Русский мат. В точности по Высоцкому — «в общественном парижском туалете…» Ну ладно, что еще примечательного?
— Кинотеатр «Родина», там сейчас автосалон, если еще не разорился… ну, конечно, музей Ленина…
— Который здесь даже никогда не был.
— Ну да, но, сами понимаете, название обязывает… Хотя, вообще-то, Ленин принимал участие в судьбе нашего города. Телеграмму присылал, чтобы «архисрочно» возобновили работу комбината, прервавшуюся при Временном правительстве. И первому красному директору комбината тоже лично мандат выписал. Только этих документов в экспозиции нет, даже копий.
— Почему?
— Секретные.
— Что — до сих пор?
— А то как же. Так что там всякие фотографии в основном и бюсты. И копия броневика из папье-маше в натуральную величину.
— И этот музей все еще открыт? — усмехнулся Селиванов.
— Да, он финансируется отдельной строкой городского бюджета. Вход бесплатный, кстати.
— Как будто туда кто-то пойдет за деньги, тем более сейчас.